Любовь кардинала
Шрифт:
– Увы, вам доставляет удовольствие при каждой возможности напоминать мне об этом, что меня крайне печалит, Мадам. – На лице кардинала играла легкая насмешливая улыбка, но в его взгляде, обычно таком ясно-холодном и замкнутом, сейчас, казалось, пряталась боль. И это побудило Анну нанести еще один удар.
– Одно-то преимущество в моем жалком и одиноком существовании все-таки есть: ваше общество, мой любезный кардинал, мне не навязывают, и я редко вас вижу. Меня преследуют, за мной следят – как будто я – преступница, а не королева Франции, и в ответе за это – вы. Пользуюсь
– Ничего не может быть яснее, – спокойно ответил кардинал тем же ласковым голосом. Однако Анне все же удалось задеть его, так как он на мгновение отвернулся, чтобы скрыть обиду. – Но я обратился к вам через герцогиню де Шеврез, надеясь с ее помощью улучшить наши отношения, – добиться, по крайней мере, вашего прощения, если не дружбы. Не сомневаюсь, что она передала вам мои слова.
– Да, передала, – ответила Анна. Предупреждение устрашило на какое-то время даже бесстрашную герцогиню: «Скажите королеве, чтобы она не впутывалась в эту последнюю интригу». А она, Анна, не только впуталась, но ее участие стало неотъемлемым условием успеха всей затеи.
– Но судя по всему, – Ришелье сделал жест в сторону дверей в покои королевы-матери, – вы не вняли моему посланию. Скажите, Мадам, почему вы так меня ненавидите?
Вопрос был задан шепотом, но в глазах, снова обращенных к Анне, сверкало жгучее запретное желание. Между ними ничто не изменилось: он преследовал, а она пыталась убежать.
– Вы знаете, почему, – медленно сказала Анна и приложила руку к щеке, на которой не осталось и следа краски. – Вы – все тот же, каким показали себя тогда, в Туре, и все так же пренебрегаете и своим, и моим положением. Поэтому-то вы меня мучаете, а я вас ненавижу.
– Если я и мучаю вас, – возразил он, – то только потому, что вы не оставляете мне выбора. Я никогда не стремился причинить вам вред. Я хотел стать вашим другом, наставником… Но вы объявили меня своим врагом, потому что в ваших глазах я совершил преступление. Но для Бекингема это не было преступлением? Или для этого щенка, Гастона? Почему, Мадам, именно меня вы не можете простить?
– Потому что вы – священник, – прошептала Анна. – Боже, прости такие слова, но вы приводите меня в ужас. Я содрогаюсь… Сжальтесь, уйдите и оставьте меня в покое.
Ришелье низко поклонился, выставив перед собой руку, на которой сверкнул аметист.
– Я ухожу. Здесь слишком много любопытствующих глаз, а вам известно, как ревнив король во всем, что касается вас. Или, точнее, вам это неизвестно, так как я защищал Ваше Величество, чем только мог, – всеми этими муками, на которые вы жалуетесь. И, конечно, вы правы – я все тот же, каким был в часовне в Туре, когда вы отпрянули от меня, как будто сам дьявол объяснялся вам в любви. Я не подпускал к вам других, Мадам, но этим я спас вашу жизнь. И теперь делаю последнюю попытку предостеречь вас. Не ставьте на королеву-мать или ее сына. Прощайте, Мадам. Боюсь, пройдет немало времени, пока мы встретимся снова.
В этот момент из апартаментов Марии Медичи вышел паж, подошел
Королева следила за тем, как тот читал ее. Она дрожала, а сердце прыгало в груди от страха и волны чувств, которые он пробудил в ней. Страх и отвращение к себе преобладали и подавили настойчивую опасную искорку, которая уже как-то раз чуть не разгорелась в пожирающее пламя.
Кардинал взглянул на Анну и улыбнулся.
– Не хочу лишать вас удовольствия и не скрою, что теперь наступил мой черед быть униженным: Ее Величество не желает меня выслушать. Еще раз всего хорошего, Мадам.
Ришелье повернулся и со своей обычной вежливостью распрощался с каждым из присутствующих, со всеми, кто только что стал свидетелем того, как его изгнали, не дав аудиенции. Он ушел с покорным видом человека, примирившегося с выпавшей на его долю немилостью. Анна поспешила к окну. Внизу стояла карета кардинала в сопровождении эскорта стражи – предосторожность, навязанная ему королем после неумелого заговора де Шале. Не прошло и пяти минут, как фигура в красном, еле различимая в сумерках, появилась на ступеньках. Карета направилась в сторону Лувра. Анна не сомневалась, что кардинал едет к королю.
– Но что мне делать, – пробормотал король. – Она же моя мать. Ришелье, что я могу сделать?
Они сидели в полутьме в кабинете короля. На каминной решетке сверкали огнем поленья, издавая время от времени шипящий звук, когда капли дождя долетали вниз по дымоходу. Другого освещения Людовик не разрешил. Кардинал понимал, почему: король не мог сдержать слез, и если даже его министр это подозревал, он не должен был видеть слабость своего короля. Ришелье говорил уже в течение часа. Тихий голос звучал и звучал, напоминая Людовику о старых обидах, интригах и унижениях; время от времени пробуждая в его памяти какое-нибудь особо мучительное притеснение, испытанное в детстве. Он пытался убедить короля, что тот должен арестовать свою мать.
Людовик сидел, скорчившись в кресле и опустив голову. Руки его то нервно смыкались, то размыкались на коленях.
– Сир, – сказал кардинал, и голос его был полон жалости. – Подумайте о своем положении. Ваш брат сбежал в Орлеан, и вы видели копии писем, которые он послал принцам-гугенотам, вашим полукровным братьям, и даже герцогу Монморанси, призывая их всех на войну против вас. Мне пришлось показать вам эти письма, чтобы вы поверили в происходящее. Ваш трон и ваша жизнь в опасности. Да и с письмами королевы-матери вы тоже ознакомились.
– Я знаю, я знаю. – Несчастный король корчился в отчаянии и нерешительности. – Но вы же давно знакомы с моей матерью. У нее иной ход мыслей, не такой, как у вас или у меня. Она могла написать крамольные вещи Гастону, но это еще не доказывает, что она на деле помогает ему против нас. Слова ничего не стоят, Ришелье. Вы часто твердили мне это, а пока ведь все, что есть в этих письмах, только слова.
– Увы, – сказал кардинал, – вы позволите ненадолго вернуться к прошлому?
– Если так нужно, – согласился Людовик. – Как король я обязан вас выслушать.