Любовь по договоренности
Шрифт:
– Ну… со смертью Бо сам собой решился вопрос наследства. Злата родит ребенка, и вожделенная шпага будет твоя…
– То есть ты намекаешь, что я должен обрадоваться смерти Богдана?!
– Ну… да… примерно на это я и намекаю… Как коллекционер, ты же должен радоваться…
Георгий помолчал некоторое время, закусив тонкую нижнюю губу, потом стукнул кулаком по столу так, что тарелка из-под бульона подпрыгнула, с гулким звуком шлепнулась обратно на стол, а ложка свалилась на пол.
– Вот… женщина придет, – указав на ложку, зачем-то проговорила я, – может, Злата…
– Ну да! Да!! Да!!! – не обращая внимания на мое упоминание Златы, крикнул он. – Я тоскую по брату и одновременно постоянно ловлю себя на мысли, что шпага теперь
– Как куда?! К Злате под крыло! Мне кажется, она спит и видит себя твоей женой! Гляди, как все может хорошо устроиться!
– Издеваешься, да?!! – прорычал Георгий и одним движением смел со стола тарелку. Упав на пол, она почему-то не разбилась, а так и осталась лежать вверх дном, будто это и было ее привычное место.
– Ну почему же? Ты сам сказал о договорных отношениях со Златой.
– Сказал, да! Но я договаривался с ней тогда, когда наши отношения с Мариной совсем зашли в тупик, а тебя я и вовсе не знал…
– Ну… теперь-то ты меня знаешь, но все равно метишь в мужья Златы и в отцы ее ребенку.
– Настя! Но ты же понимаешь, что это будет фиктивный брак! Мы разведемся так скоро, как только можно!
– То есть все слова о любви – чушь собачья, когда на кону драгоценный толедский клинок?!
– Зачем все выворачивать наизнанку?! Да что вы за люди такие, женщины?! Вам бы все принцев с алыми парусами! А обычные смертные никак не годятся!
– Ага! Нам бы принцев! А вы, мужчины, хотели бы, чтоб мы любили вас со всеми вашими скелетами в шкафах, с любовницами, их детьми, с вашей расчетливостью, обманами!
– Да разве я обманул тебя?! Я же ничего не утаил! Все карты открыл!
– Это правда, ты меня вроде и не обманул, а такое чувство, будто я обманулась. Вот скажи, как можно спать с женщиной ради наследства? Не противно с нелюбимой-то?
– С теми, кто противен, я никогда не спал, – ответил Георгий, поднял тарелку и так шлепнул ее о стол, что она развалилась-таки на четыре почти равных части. Я подумала, что нас, участников этой истории, как раз осталось четверо: я, Злата, Марина и Георгий. Тарелка как знала…
– Раз Злата тебе не противна, значит, приятна! – завелась я и сама почувствовала, как голос мой жалко дрогнул.
– То, что человек не противен, вовсе не означает, что он приятен!
– А что же означает?!
Бросив осколки тарелки на произвол судьбы, Георгий подскочил ко мне, обнял за плечи, так сильно прижав к себе, что готов был переломиться мой позвоночник, и с надрывом в голосе попросил:
– Настя, ну хоть ты не добавляй мне страданий! Я тебя люблю, ты знаешь! Полюбил, как только увидел… А все, что касается наследства, с тобой никак не связано! Это началось до тебя… Бо очень жаль…Так жаль… Ты даже не представляешь, как мне тяжко… Будто я и в самом деле сам убил его…
Руки любимого человека, его голос сразу привели меня в размягченное состояние, вне зависимости от смысла слов, что он произносил. Было уже вообще неважно, что он говорит. Хотелось просто слушать музыку его голоса, вдыхать такой родной его запах и чувствовать, что сейчас этот мужчина в полной моей власти. И он забыл о своих переживаниях. Он весь сосредоточился на мне. Он уже целовал мое лицо, шею, ямочку между ключицами, и я понимала, что тоже совершенно не в силах ему противиться. Если бы сейчас мне кто-нибудь шепнул на ухо, что Георгий Далматов убил не только своего брата, но и отца, а заодно собирается укокошить и меня сразу после акта прелюбодеяния, я все равно не смогла бы разомкнуть собственные руки, которыми захлестнула его шею. И он понес меня на кровать, ту самую, что застлана шелковым бордовым, в тон стенам, покрывалом, и все произошло
– Прости, что приходится повторяться, но ты моя женщина… Сомневаться, думаю, теперь не приходится и тебе…
Мне не хотелось отвечать, такая сразила меня безмятежность и лень. Я уткнулась носом в шею Георгия и замерла. Через некоторое время он спросил:
– О чем ты думаешь?
Я удивилась тому, что, обнимая его, не думала ни о чем. И это я, писательница, в голове которой, что бы я ни делала, обычно шел бесконечный мыслительный процесс, часто меня утомлявший. Правда-правда! Мне иногда хотелось, чтобы небесный клерк, отвечающий за мою мозговую деятельность, повернул бы какой-нибудь тумблер и отключил меня от информационного поля, позволил бы немножко отдохнуть от размышлений и фантазий, из которых потом рождались сюжеты романов и просто бессюжетные зарисовки. А еще стихи… Которые никто никогда не читал… Они рождались и умирали во мне… Я их редко даже записывала. Кому сейчас нужна поэзия? Правильно, никому, так что пусть стихотворные строки умирают во мне, толком не родившись.
А раз я ни о чем не думала, то, наверно, чувствовала… Что же? Как это что?! Разве можно в этом сомневаться?!! Счастье… Абсолютное, ничем не замутненное… Наверно, нельзя так выражаться – чувствовать счастье… Наверно, правильней было бы сказать – испытывать… Но я именно чувствовала его. Счастье обволакивало меня мягким пушистым коконом… Вот ведь… Сразу вспомнился пресловутый кокон из одеяла… Ну никакого сравнения, доложу я вам!!! Кокон из одеяла хорош, когда холодно, да и то потом начинает раздражать: то съезжает вниз, обнажая плечо, которое тут же замерзает, то налезает негнущимся воротом на затылок, то мешает стучать по клаве. А если в квартире тепло, уютное поначалу гнездо из одеяла начинает нагреваться, и я чувствую себя будто завернутой в огромную электрическую грелку. В общем, кокон счастья – это совсем другое. Он невесом и в то же время ощутим, он и греет, и дает прохладу. Он абсолютен!
– Я думаю о том, что счастлива с тобой, – наконец ответила я.
Георгий еще крепче прижал меня к себе и произнес:
– Я тоже, как никогда и ни с кем…
Вот зря он это сказал. Потому что мне сразу вспомнилась Злата. С ней ему тоже как-то было… Наверно, не так, как со мной, что и понятно: мы слишком разные люди, но, скорее всего, неплохо. Непротивно, как он сказал. Я вдруг ощутила в себе нарастающую ревность к другой женщине, с которой моему мужчине было неплохо. Почему-то Марина меня не волновала. Наверно, потому что Георгий с ней развелся, и она уже не представляла для меня такой опасности, как Злата. Да и вообще, мы с Мариной почти скорешились, говоря словами Люки. Вроде бы это слово мужчинское, но дочь его очень часто употребляет. Почему бы и мне не употребить? А Злата опасна! Она одной левой может разрушить только что образовавшийся, а потому еще очень нежный и воздушный кокон счастья. Мне зачем-то захотелось испытать его на прочность… Мы, женщины, любим задавать ненужные вопросы, чтобы потом томиться и мучиться от того, что услышим в ответ. Давно известно: многия знания – многия печали. Печали, видать, захотелось, прямо посреди безоблачного счастья, и потому я спросила своего любимого, жарко дыша ему в ухо: