Любовь по-французски
Шрифт:
Вдруг гребец остановился. Где мы? Я услышал рядом легкий шорох, вспыхнула спичка, и показалась рука, только одна рука, подносившая этот колеблющийся огонек к железной решетке с дровами, висевшей на носу, как плавучий костер. Словно в ожидании какого-то нового, волнующего зрелища, я стал напряженно следить за огоньком, от прикосновения которого затрещала положенная сверху связка сухого вереска.
И вдруг в этой уснувшей ночи, в этой душной знойной ночи вспыхнуло большое яркое пламя и под куполом нависшей над нами тьмы осветило лодку и обоих моих спутников – старого худого матроса с морщинистым лицом и седой головой,
– Вперед! – крикнул он.
Матрос взялся за весла, и мы двинулись в огненном кольце под следовавшим за нами темным сводом. Тремулен непрерывно подбрасывал дрова в яркое, потрескивающее пламя пылавшего костра. Я снова нагнулся и увидел морское дно. По мере того как мы двигались, под нами на глубине нескольких футов раскрывалось удивительное водное царство, где жизнь растениям и животным дает вода, как в поднебесье – воздух. При ярком свете костра, проникавшем до скалистого дна, мы плыли над необычайными зарослями бурых, желтых, розовых, зеленых трав. Отделявшее их от нас необыкновенно прозрачное стекло, текучее стекло, почти невидимое, придавало им что-то сказочное, переносило в мир грез, навеянный океанскими глубинами.
Под светлой прозрачной водой, скорее угадываемой, чем видимой, эта странная растительность вызывала беспокойное чувство, какое-то сомнение в ее реальности и казалась призрачной, как природа в сновидениях.
Порой эти травы, похожие на пряди волос, всплывали наверх и тихо колыхались при медленном движении нашей лодки.
Между ними, убегая, скользили тоненькие серебристые рыбки и, мелькнув на мгновение, исчезали. Другие, еще не проснувшись, свисали между водорослями и качались – блестящие, хрупкие, неуловимые. Порою пробегал краб, ища убежища в какой-нибудь норке, да попадало в легкий водоворот студенистое тело голубоватой, прозрачной, почти невидимой медузы, похожей на лазоревый цветок, настоящий цветок моря. И вдруг дно исчезало, словно провалившись глубоко, очень глубоко в стеклянный, сгустившийся туман. Тогда смутно виднелись лишь большие скалы да темные водоросли, слабо освещенные костром.
Тремулен, подавшись вперед, стоял на носу с длинным остроконечным трезубцем-острогой и зорко всматривался в скалы, в травы, в меняющееся дно моря горящим взглядом вышедшего на добычу зверя.
Внезапно он быстрым, легким движением опустил в воду расщепленную головку своего орудия и метнул ее, как стрелу, с такой быстротой, что на ходу проткнул большую, ускользавшую от нас рыбу. Мне виден был только жест Тремулена, но я слышал его торжествующий возглас, и когда он поднял острогу, я при свете костра увидел на ней извивающееся животное, проткнутое железными зубьями. Это был морской угорь. Мой друг рассмотрел его, потом, подняв над костром, показал его мне и швырнул на дно лодки. Морской змей, раненный в нескольких местах, заскользил, пополз в поисках убежища мимо моих ног и, найдя между досками лужицу соленой воды, свернулся там, скорчился, умирая.
Тремулен ежеминутно с поразительной ловкостью, молниеносной быстротой и необычайной меткостью ловил этих диковинных жителей соленых вод. Я видел, как, извиваясь в предсмертных судорогах, летели через костер один за другим серебристые морские волки, темные мурены, испещренные кровавыми пятнами, колючие зубатки, каракатицы, эти странные животные, изрыгающие
При этом мне все время чудился во тьме крик птиц, и я ежеминутно подымал голову, стараясь разглядеть, откуда несется, то приближаясь, то удаляясь, это, порой короткое, порой протяжное и резкое шипение. Оно слышалось, не умолкая, отовсюду, и казалось, что над нами парит туча крылатых, привлеченных, очевидно, нашим костром. Порой это шипение, обманывая слух, как бы доносилось из воды.
– Что это шипит? – спросил я.
– Да это угли падают в воду.
Костер действительно усеял море целым дождем горящих сучков. Они падали, тлея или догорая, и потухали с какой-то странной, тихой, щемящей жалобой, похожей то на щебет, то на короткий призыв перелетной птицы.
Пузырьки смолы жужжали, как шмели, как летящие пули, и, погрузившись в воду, внезапно умирали. Получалось и впрямь впечатление голосов, непередаваемый беспомощный ропот жизни, затерявшейся где-то рядом в окружающей нас тьме.
Тремулен вдруг вскрикнул:
– Ах, дрянь этакая!
Он метнул острогу, и, когда поднял ее, я увидел обволакивающий ее зубья, прилипший к дереву большой лоскут красного мяса, который дергался, двигался, то свивая, то развивая вокруг остроги длинные, гибкие, сильные ноги, усаженные присосками.
Это был спрут.
Тремулен поднес мне свою добычу, и я увидел уставившиеся на меня огромные глаза чудовища, выпученные, потускневшие, страшные глаза, казалось вылезавшие из каких-то шишковатых сумок.
Считая себя на свободе, спрут стал медленно выпускать одну из своих ног, направляя ее белые присоски прямо на меня. Кончики их были не толще нитки, и как только эта свирепая нога зацепилась за скамью, сразу же поднялась, стала разворачиваться вслед за ней другая. В этом гибком мускулистом теле, в этой живой кровососной банке, красноватой и плоской, чувствовалась непреодолимая сила. Тремулен раскрыл нож и быстрым движением всадил его спруту между глаз.
Послышался вздох, шум выпускаемого воздуха, и спрут перестал двигаться.
Он не был еще мертв, так как это нервное тело цепко держится за жизнь, но сила его была сломлена, насос разорван, он не мог уже пить кровь, сосать крабов и опустошать их панцири.
Тремулен, как бы играя с агонизирующим животным, стал отрывать от борта его обмякшие щупальцы и, внезапно, охваченный непонятной злобой, воскликнул:
– Погоди, согрею я твои ножки!
Он поднял спрута вверх и стал водить кончиками его ног по раскаленной решетке пылавшего костра.
Они затрещали, скорчились, покраснели, стали укорачиваться на огне. При виде страданий этого страшного животного я сам почувствовал боль, пронизавшую меня до самых кончиков пальцев.
– Перестань! Не делай этого, – закричал я.
Он спокойно ответил:
– Ничего, не того он еще заслуживает.
И Тремулен швырнул полумертвого, искалеченного спрута на дно лодки. Тот полз между моих ног, пока не добрался до лужицы соленой воды и свернулся там, издыхая среди мертвых рыб.
Ловля продолжалась еще долго, пока не выгорели все дрова.
Когда уже нечем было поддерживать огонь, Тремулен швырнул весь костер в воду, и ночь, висевшая над его ярким пламенем, спустилась и вновь окутала нас густой мглой.