Любовь по-французски
Шрифт:
Два дня спустя Миссирилли в списке прибывших и выехавших лиц, которые ему доставляли как главе венты, прочел, что княжна Ванина прибыла в свой замок Сан-Николо. Имя это внесло в его душу радость и смятение. Напрасно он ради преданности родине подавил желание в тот же вечер помчаться в замок Сан-Николо – мысли о Ванине, которой он пренебрег, не давали ему сосредоточиться на своих обязанностях. На следующий день они встретились: Ванина любила его все так же. Задержалась она в Риме оттого, что отец, желая выдать ее замуж, не отпускал ее. Она привезла с собой две тысячи цехинов. Эта неожиданная
Как раз в это время подготовлялся заговор – один из наименее безрассудных, когда-либо возникавших в многострадальной Италии. Я не буду входить в излишние подробности; скажу только, что, если б он увенчался успехом, Миссирилли досталась бы немалая доля славы. Благодаря ему несколько тысяч повстанцев поднялись бы по данному сигналу с оружием в руках и ждали бы прибытия предводителей. Приближалась решительная минута, и вдруг, как это всегда бывает, заговор провалился из-за ареста руководителей.
Лишь только Ванина приехала в Романью, ей показалось, что любовь к родине затмила в сердце Миссирилли всякую иную страсть. Гордость молодой римлянки была возмущена. Напрасно она старалась образумить себя – мрачная тоска томила ее, и она ловила себя на том, что проклинает свободу. Однажды, приехав в Форли повидаться с Миссирилли, она не могла совладать с собой, хотя до тех пор гордость всегда помогала ей скрывать свое горе.
– Вы и в самом деле любите меня, как муж, – сказала она. – Я не этого ждала.
Она разразилась слезами, но плакала она только от стыда, что унизилась до упреков. Миссирилли утешал ее; однако видно было, что он занят своими заботами. И вдруг Ванине пришла в голову мысль бросить его и вернуться в Рим. Она с жестокой радостью подумала, что это будет ей наказанием за слабость: к чему было жаловаться! В минуту молчания намерение ее окрепло, и теперь Ванина сочла бы себя недостойной Миссирилли, если б не бросила его. Она с наслаждением думала о его горестном удивлении, когда он будет напрасно ждать, искать ее тут. Но вскоре ее глубоко взволновала мысль, что она не сумела сохранить любовь этого человека, ради которого совершила столько безумств. Прервав молчание, она заговорила с ним. Она всеми силами добивалась хоть одного слова любви. Пьетро отвечал ей ласково, нежно, но так рассеянно… Зато какое глубокое чувство прозвучало в его голосе, когда, коснувшись своих политических замыслов, он скорбно воскликнул:
– Ах, если нас опять постигнет неудача, если и этот заговор раскроют, я уеду из Италии!
Ванина замерла: с каждой минутой ее все сильнее терзал страх, что она видит любимого в последний раз. Слова его заронили роковую искру в ее мысли.
«Карбонарии получили от меня несколько тысяч цехинов. Никто не может сомневаться в моем сочувствии заговору…» Прервав свое раздумье, она сказала Пьетро:
– Прошу тебя, поедем со мной в Сан-Николо, только на одни сутки! Сегодня вечером тебе нет необходимости присутствовать на собрании венты. А завтра утром мы уже будем в Сан-Николо, будем бродить по полям; ты отдохнешь, успокоишься, а тебе так
Пьетро согласился.
Ванина ушла от него, чтобы приготовиться к путешествию, и, как обычно, заперла на ключ ту комнату, где прятала его. Она поспешила к бывшей своей горничной, которая вышла замуж и теперь держала лавочку в Форли. Прибежав к этой женщине, Ванина торопливо написала на полях часослова, оказавшегося в комнате, несколько строк, точно указав место, где должна была собраться ночью вента карбонариев. Она закончила донос следующими словами: «Вента состоит из девятнадцати человек; вот их имена и адреса». Составив полный список, где отсутствовало только имя Миссирилли, она сказала этой женщине, пользовавшейся ее доверием:
– Отнеси книгу кардиналу-легату. Пусть он прочтет то, что написано на полях, и вернет ее тебе. Вот возьми десять цехинов. Если когда-нибудь легат произнесет твое имя, тебе не миновать смерти; но, если ты заставишь его прочесть исписанную страницу, ты спасешь мне жизнь.
Все удалось превосходно. Легат так перепугался, что утратил всю свою вельможную важность. Он разрешил простолюдинке, желавшей поговорить с ним по секретному делу, не снимать маску, но приказал связать ей руки. В таком виде лавочница и появилась перед этим высоким сановником; он не решился выйти из-за огромного стола, покрытого зеленым сукном.
Легат прочел исписанную страницу, держа часослов очень далеко от себя из опасения, что книга пропитана каким-нибудь ядом. Затем он возвратил часослов лавочнице и даже не послал шпионов по ее следам. Не прошло и сорока минут с тех пор, как Ванина ушла из дому, а она уже повидалась с возвратившейся горничной и побежала к Миссирилли, твердо веря, что отныне он всецело принадлежит ей. Она сказала ему, что в городе необыкновенное движение, везде ходят патрули, даже по таким улицам, где их никогда не видели.
– Послушайся меня, – добавила она, – уедем сейчас же в Сан-Николо.
Миссирилли согласился. Они вышли пешком из города; неподалеку от заставы Ванину поджидала карета, где сидела ее компаньонка, молчаливая и щедро оплачиваемая наперсница. По приезде в Сан-Николо Ванина, в смятении от своего чудовищного поступка, с нежностью льнула к Пьетро. Но когда она говорила ему слова любви, ей казалось, что она разыгрывает комедию. Накануне, совершая предательство, она забыла об угрызениях совести. Обнимая возлюбленного, она думала: «Стоит теперь кому-нибудь сказать Пьетро одно слово, одно только слово, – и он навеки возненавидит меня».
Глубокой ночью в спальню вошел один из слуг Ванины. Человек этот был карбонарий, о чем она и не подозревала. Значит, у Миссирилли были тайны от нее даже в этом? Она содрогнулась. Слуга пришел предупредить Миссирилли, что в эту ночь в Форли оцепили дома девятнадцати карбонариев, а их самих арестовали, когда они возвращались с собрания венты. На них напали врасплох, но все же девяти карбонариям удалось бежать. Десять остальных карабинеры отвели в крепость. Войдя на тюремный двор, один из арестованных бросился в глубокий колодец и разбился насмерть. Ванина переменилась в лице; к счастью для нее, Пьетро этого не заметил: он мог бы прочесть в ее глазах совершенное ею преступление…