Любовь по обмену
Шрифт:
Это совершенно очевидно – просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на это сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, от чего готов был отмахиваться и руками, и ногами, и всем телом сразу.
Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя – тихо, шепотом,
Точно идиот. Говорю вам.
Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное – вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать, как внутри тела взрываются огненные фейерверки, стоит лишь нам нечаянно соприкоснуться руками.
Я схожу с ума. У меня еще никогда такого не было. Что это?
– Что еще за «blin»? – спрашиваю, наклоняясь и тоже прислоняя ладони к стеклу.
Зоя печально опускает плечи – окно действительно закрыто.
– Трудно объяснить, – говорит она, закусывая губу, убирает руки. – Это как «черт», только съедобное… – И прячет лицо в ладонях, сквозь которые тут же слышится ее стон. – Что я говорю? Blin!
– Blin… – повторяю я, выпрямляясь. – Мне нравится это слово. Blin. Blin.
Осторожно двигаюсь вдоль крыши, то и дело поглядывая вниз. Похоже, придется звать кого-нибудь на помощь.
– Есть у нас такое блюдо, – слышится тоненький голосок Зои. – Вроде ваших панкейков. Тоненькие, круглые лепешки. Сладкие. – Слышно, как она злится сама на себя за то, что не может подобрать нужных слов. – И когда мы ругаемся, тоже говорим blin. Господи, да я даже не знаю почему!
– Blin, – улыбаюсь я. Встаю на колени и свешиваю голову вниз, чтобы отыскать что-то подходящее для спуска с крыши. – А как сказать «черт»?
– Ch’ort, – отзывается Зоя.
Пытаюсь повторить и слышу, как она хихикает.
– Что? – выпрямляюсь.
– Ничего, – мотает головой девчонка, пытаясь выглядеть серьезной. – И что нам теперь делать?
– Я, кажется, нашел кое-что. – Ложусь на живот, подтягиваюсь к краю и проверяю рукой на прочность старую деревянную лестницу, прислоненную к стене, можно попробовать спуститься.
Внизу, под нами, на первом этаже уже горит свет.
За моей спиной раздается ворчанье. Зоя уже подползла к краю, сидит рядом и боится взглянуть вниз.
– Что? – усмехаюсь. – Если хочешь, можем спуститься по дереву.
– Под нами кухня. – Ее голос хрипнет от волнения. – Мама нас увидит.
– И? Она будет недовольна?
– Хм… Даже не знаю. – Глаза Зои округляются, когда она видит, что я спускаю вниз ноги. – Ей точно будет интересно, чем мы здесь занимались.
– А мы делали что-то плохое?
– Вроде нет. Если не считать, что ты… курил.
– У вас что, не курят? – Ставлю ногу на верхнюю ступеньку, осторожно переношу на нее вес всего тела. Та скрипит, но выдерживает.
– Не
– Хочешь сказать, твой отец не знал, что твой брат тусуется на крыше? У него ведь даже пепельница здесь к стене привернута.
– Я вот не знала… – Голос Зои кажется печальным, и мне приходится задержаться, чтобы попытаться выхватить из темноты черты ее лица. Так и есть – уголки рта опущены вниз, лоб нахмурен. – Видимо, у нас не самые лучшие отношения с братом.
– Бывает, – говорю, невольно вспоминая о Челси, и делаю еще пару шагов вниз.
– А разве спортсмены курят? – пищит она, выглядывая с края крыши.
Зоя дрожит, как заяц, боясь высоты.
– Бывает, – хмуро повторяю я.
Сигареты, прихваченные с собой, достались мне от Фло. Помню, выхватил пачку у нее из рук, когда она в очередной раз хотела закурить, чтобы избежать неприятных объяснений. И она так и лежала в кармане, а обнаружилась только несколько дней назад. Тогда и закурил впервые. Можно сказать, с горя.
– Это же вредно, – зудит Зоя с крыши полушепотом. – Как ты бегаешь тогда на поле?
– Нормально. – Спрыгиваю в траву и оказываюсь в окошке света как раз в тот момент, когда хозяйка дома подходит к плите.
– Но ведь футболисту за время игры приходится делать столько… – она задумывается, – толчков? Э-э… тяги? Всплесков? Буксир?
– Рывков? – подсказываю я шепотом.
– Да, – выдыхает она смущенно.
И я вижу, как мелькают в темноте на крыше пряди ее светлых волос.
– И эта женщина еще собирается учить меня своему языку… – пытаюсь ее поддеть.
– Да, придется туго… – соглашается Зоя, вздыхая.
– Жёстко? – усмехаюсь я.
– Плотно? – не сдается она.
– Сильно?
– Тяжело! – это слово срывается с ее губ почти победоносно.
– Оу, да мы начинаем понимать друг друга! Нужно это отпраздновать. – Обхватываю обеими руками лестницу и шепчу: – А теперь слезай.
– Что?! – Ее глаза становятся такими огромными от ужаса, что мне даже отсюда виден их блеск.
– Слезай, говорю!
– Ни за что…
Так можно препираться сколько угодно, но вот ее мама за окном уже поглядывает на часы.
– Быстрее!
– Нет, иди, поднимись и открой мне дверь! – просит Зоя.
– Нет, – улыбаюсь я. – Сейчас зайду, сяду за стол, а тебя оставлю здесь.
– Не-е-ет, – не может поверить девчонка.
– Не будь трусишкой, Зо-я, слезай.
Она рычит. Натурально! Обрушивает какие-то русские ругательства и, громко копошась, спускает ноги вниз.
– Давай, детка! – подбадриваю я.
Но в ответ Зоя снова ворчит. Встает на ступеньку, спускается ниже, цепляется руками в лестницу и что-то говорит по-русски. Кажется, это проклятья. Она проклинает меня, всю мою семью, мою страну, затем весь мир. С ее подачи нас ждет апокалипсис!