Любовь под соснами

Лисицына Татьяна Юрьевна

Иногда мое терпение лопалось, и я, надев плащ с капюшоном — зонты я всегда терпеть не могла — и резиновые сапоги отправлялась в одиночестве гулять вокруг озера. Капли дождя смешивались с моими слезами, которые я, наконец, могла не скрывать. Озеру не нужны мои лживые слова и одобрение. Здесь я могла ненадолго остаться сама собой. Никогда не думала, что мне будет так тяжело. Судьба в очередной раз наказала меня. То, что изначально планировалось быть сделкой, превратилось в настоящее страдание из-за близкого человека. Когда и как Андрей умудрился влезть в мою душу, я не знала.

Скорее всего, это случилось в тот первый день нашего знакомства, когда я впервые осталась у него на ночь, и он сидел возле

меня, пока я не заснула. На мою беду Андрей оказался интересным человеком: добрым, умным, думающим. Для того чтобы занять его, я скачивала нам одни и те же романы, которые мы слушали порознь: он на диване дома, я в основном в машине, пока стояла в бесконечных пробках в город и из него. Вечером нас ждала приятная беседа и споры по поводу услышанного-прочитанного. Мама иногда присоединялась к нам. И это были хорошие вечера, когда я, откупорив бутылку вина, я смотрела на них двоих, закутанных в пледы, и поглощенных спорами. Я радовалась, что в тот момент, окунувшись в вымышленный мир, они забывали о своем. В нашей гостиной было жарко от горящего камина, но эти двое все равно полулежали в креслах, закутанные в одеяла. У тех, кто болен, нарушен энергообмен, им всегда холодно.

Как-то раз, выпив лишний бокал вина, я призналась Андрею в своем графоманстве. И в том, что с тех пор, как стала писать сама, мне стало гораздо интереснее читать. Я учусь у каждого автора сюжету и построению фраз, завидую ему и спорю, восхищаюсь или презираю. Он долго смотрел на меня с каким-то новым выражением. На совсем еще недавно красивом лице, теперь покрытом струпьями, застыла грустная улыбка.

— Я подозревал что-то в этом роде. Теперь я понимаю, что тебе помогает жить с нами твой вымышленный мир, в который ты уходишь, когда пишешь. Без этого тебе бы пришлось совсем тяжко.

Это было так правильно, что я не нашла ответа. Только ждала, что он попросит меня дать ему почитать какое-нибудь мое творение. Хотя вряд ли его заинтересовали бы мои любовные романы, а фантастики у меня не было. Как-то она у меня не писалась и не читалась, хотя Рэя Брэдбери я очень уважала. А еще мне безумно нравился рассказ Уэллса «Дверь в стене».

— Почитаешь мне что-нибудь сегодня из того, что ты написала?

— Ну, я думаю, что тебе не очень-то интересно про… — я замялась.

— Ты пишешь любовные романы?

— Не совсем. Я пытаюсь писать о жизни.

— А в ней всегда есть любовь. Помнишь, как у Высоцкого

Я поля влюбленным постелю, пусть поют во сне и наяву. — Я живу, и значит, я люблю Я люблю, и значит, я живу, —

закончила Кристина. — Обожаю эту песню и, вообще, все его тексты. Слушаю иногда в машине и думаю, как он мог писать так точно и пронзительно. А я пишу коряво. Никогда не могу выразить точно мысли, которые появляются у меня в голове.

— Может, ты предоставишь мне возможность составить собственное мнение?

— Хорошо. Я выберу что-нибудь.

— Иди сюда, поближе, — попросил он. Я подошла, он взял мою руку и поднес к губам. — Я прожил много лет, считая себя голубым, но благодаря твоей сексуальности, какой-то совершенно особенной притягательной женской энергии, тебе за один раз удалось изменить мое отвращение к себе самому. Болезнь, поселившаяся в моем теле, есть всего лишь следствие этого отвращения к телу, неспособному испытывать ощущения, для которого оно предназначено. В глубине души я никогда не считал правильным, что я сплю с мужчинами и искал способ прекратить это. Несколько раз пробовал заняться сексом с женщинами. Но у меня ничего не получилось. Единственная женщина, с которой у меня была эрекция и оргазм — это ты. — я смутилась, чувствуя, что покраснела. Неужели тот раз, за который я себя так ругала, оказался таким важным для него? Неужели все-таки это было правильно? — Тебе удалось стереть грязь, которая годами прилипала к моему телу вместе с неправильными прикосновениями мужских рук. Я понял, как это здорово гладить женскую грудь, как здорово ощущать ладонями гладкую кожу, как… — он тоже смутился. — Когда я уехал, не было ни одной ночи, чтобы я не вспоминал тебя и появляющееся желание при мысли о женщине, какое бывает у каждого нормального мужика, но которого не было у меня, несказанно радовало меня. И сейчас, пользуясь случаем, хочу сказать тебе… — я подняла глаза и тут же опустила их, испугавшись нежности, появившейся на его страдающем лице. — Я… полюбил тебя, и мое тело, даже такое больное, перестало быть мне отвратительно только из-за того, что ты в тот раз захотела меня. Ты очистила меня и спасла, — его обветренные губы уткнулись в мою ладонь.

Я не знала, что ему сказать. Это было и будет самое лучшее и безнадежное признание в любви в моей дурацкой жизни. И я знаю по собственному опыту, что это правда. Что-то подобное я испытала в четырнадцать, когда после рук сорокалетнего мужика к моему только что выросшему из детства тела прикоснулись руки моего ровесника.

Я молча легла рядом и обняла своего мужа. Свободной рукой он перебирал мои волосы. Сейчас его рука была подобна руке брата. То, что ему удалось испытать в тот раз, невозвратимо унесла болезнь. «Дверь в стене», которая хоть раз в жизни открывается, навсегда оставляет чувство неудовлетворенности настоящим.

Глава 29

Дом на Большой Филевской оказался красивой сталинкой с маленькими балкончиками и высокими потолками. Всю дорогу Кристина пребывала в нерешительности. Зайти к сводной сестре или все же не стоит ворошить прошлое? И только уже беседуя с клиентом, вдруг поняла, что не сможет пройти мимо квартиры, которая по иронии судьбы, еще и оказалась в том же подъезде, только на два этажа ниже. Возможно, по тем же стертым ступенькам сюда поднимался ее отец. И уж совершенно точно на них ступали ноги маминой соперницы и ее сводной сестры. Не таким, как ей осуждать отца, но сегодня здесь, в этом красивом доме, ей вдруг стало по-настоящему больно.

— Вы чем-то расстроены? — в голосе мужчины, показывающего квартиру, сквозила симпатия.

— Нет-нет, — Кристина заставила себя взять себя в руки, чтобы выполнить возложенную на нее миссию. — Просто задумалась. У вас хорошая квартира, но вряд ли удастся ее дорого продать.

Полноватый сорокалетний мужчина озабоченно сдвинул брови.

— Почему вы так считаете?

— Это рынок, — Кристина сделала сочувствующее выражение лица. — К сожалению, квартиры в сталинских домах здорово просели в цене из-за новостроек бизнес-класса. Клиенты, располагающие такими деньгами, хотят жить в доме с подземной парковкой и охраной. А у вас в подъезде пахнет кошками, мебель не войдет в пассажирский лифт, грузового нет, а в квартиру нужно вкладывать целое состояние из-за того, что ремонт не делался с момента постройки дома.

— Зато какое место, Филевский парк напротив. Лыжи, коньки, да просто погулять.

— Согласна с вами, но все окна на улицу, а там пробки.

Привычно попрепиравшись, Кристина, наконец, озвучила цену, от которой брови продавца поползли вверх, и он на некоторое время лишился дара речи. Решив, что немного переборщила, Кристина кинула пробный камень.

— Мы можем выставить квартиру немного подороже с условием, что если у нас не будет звонков и, соответственно, просмотров, мы будем снижаться. Ведь вам же, насколько мне известно, нужны деньги?