Любовь? Пожалуйста!
Шрифт:
В Москву они заскочили на пару дней – повидаться с Россией. Уже в печенках сидят эти мельбурны и гонконги, гонолулы и антананаривы! От карибов и гаваев просто тошнит… Разве что только Вануату, да-да, вот только Вануату пришлась по душе…
Они прилетели в Шереметьево последним рейсом, был поздний вечер, тем не менее жара была адская, и пока добирались домой на Рублевку на своей желтой «бээмвешке», расклеились еще больше. В машине еще ничего, а окно откроешь – коса жара, и тут же поднимаешь стекло – спасаешься кондиционером. Да, жары пришли и сюда. И эти пробки, эти вечные километровые пробки!.. Устали? Конечно! Даже есть
Устали? Еще как!..
Завтра август, и лето (какая досада!) уже заметно качнулось к осени.
Ее предложение «Махнем на дачу!» принимается с восторгом. Он даже включил поворот, чтобы развернуться.
– Умница, – говорит он.
– Ага. Хвали меня… Только на минутку заскочим домой, – говорит Юлия.
– Ладно…
Ему приходит в голову:
– «Хороша в июле Юля…».
– Просто ах! – говорит она, – пальчики оближешь!..
Они ведь хотели и машину сменить на свой внедорожник: не очень-то разгонишься в «бэхе» за городом по российскому бездорожью.
Она, не переставая, звонит: «Мы в Москве!.. Мы в Москве!.. Увидимся… Нет, не беременная, еще нет…». Она рада дому! Она так рада!..
– Тебе привет, – говорит Юля.
– Угу…
Дома она раздевается догола и бежит к открытому бассейну: бух! Она – как рыба в воде! Он тоже плюхается: бултых! За день вода нагрелась, и теперь как остывший чай. Высвеченная светильниками и радующая глаз вода немыслимой бирюзы, но не дающая никакой свежести.
– Остаемся? – его вопрос.
– Нет! Едем, едем!.. Я только…
– Ты куда?
– Я посмотрю почту. А ты одевайся.
И мокрая она мчится наверх по деревянной винтовой лестнице (точная копия модели ДНК!), на самый верх в свой кабинет.
– Ладно, – повторяет он, и ложится в воде на спину.
Ей не терпится заглянуть в электронный ящик: что он там еще написал? Если бы не эта изнуряющая работа по упорядочиванию мира… На бегу она успевает промокнуть только руки о какую-то занавеску. За две недели она не смогла заглянуть в свой ящик! Жуть!.. Некогда! Он бы не смог удержаться, думает она, бегая теперь по клавиатуре своими пальчиками с розовыми ноготками. Она кончиками ногтей читает эти письма, находя их забавными. Что сегодня, сейчас? Не прислал ли ей тот далекий писака, которому вздумалось вдруг накрапать о ней целый роман? Да-да, целый роман! Во всяком случае, так он обещал. А что?! Да она достойна не только его пера, но и пера Гомера! Ну, по крайней мере, пера Бальзака! Ей нравится, скажем, это неоспоримое утверждение этого загадочного писаки о том, что без ее плодотворного участия какая-то там Пирамида совершенства не может быть выстроена. Какая Пирамида? Какое совершенство? В наш гибельный век?! Ну и еще нечто миленькое, сладкие подробности, рожденные лишь его воображением, которые ее только веселят. Ах, льстец, ах, засранец!..
Обо всем этом он ничего не знает, и не может даже догадаться, что ей приписывают великую роль великой женщины…
Величественной!
Такие роли под ногами не валяются!
Клеопатра! Не меньше!..
Она даже обнаженная (лучше – голая!) чувствует себя Клеопатрой!
– Мы едем? – его новый вопрос. Он давно одет и стоит у двери.
– Счас…
Ему ничего не остается, как любоваться шелковой цепью ее позвонков.
– Мне холодно. Принеси, пожалуйста, халат, – просит Юля.
Он приносит и халат, и кружку горячего, с чайной ложечкой коньячку прегорячего чая, и махровое полотенце, которым сперва нежно промокает бисер капелек на ее плечах, на спине, волосы, а затем кутает это беспримерное божье творение в желтый махровый халат.
Она благодарит лишь кивком головы, не отрывая глаз от экрана.
Каких-то три недели тому назад (4-го июля) ей рукоплескала не только Америка, да, весь мир отмечал эту дату: ее рождение…
– Тебе не терпится узнать…
– Ага…
А он, словно угадывая ее мысли, спрашивает:
– А кто еще родился четвертого июля?
– Я! – восклицает она. – Разве ты не знаешь: я и Америка!
Она, оторвавшись от экрана, бросает на него короткий взгляд.
– Кто-то там еще, – говорит она, но разве тебе не все равно кто?
– Нет, – говорит он, – ну так… все равно…
Ее же волнуют совсем не те, кто родился вместе с ней, ее волнует… Это – не обсуждается. Что, например, значит это его «Totus Tuus»? «Весь Ваш» или «Весь Твой»? Твой! Мой? Не знаю… Но звучит неплохо: «Туз»!
Неужели этот Tuus тоже пузастый?! Она ведь терпеть не может этих назойливых пауков, лоснящихся салом губ… с влажными подмышками!
«Тройка, семерка, туз»… «Ночь, улица, фонарь, аптека…»… «А Германа все нет…».
Она, к сожалению, не может ответить и на это письмо – некогда!
Ах, если бы не эта нужда (она хочет иметь свой дом и в Лондоне. Ведь только ленивый, считает она, не имеет сегодня свой дом в Лондоне), она бы давно забросила все свои съемки о каких-то озоновых дырах над Антарктидой, о каких-то стремительно тающих и наползающих, как татарская орда, ледниках, о каком-то исландском вулкане с таким бесчеловечным названием (Эйяфьяллайекюль!), парализовавшем своим непроглядным пеплом все небо Европы, о новом всемирном потопе… Собственно, о начале конца… И давно бы перебралась жить в этот сказочный виртуальный мир какой-то там Пирамиды, выстроенный этим славным, по уши влюбленным в нее, милым малым из какой-то там провинциальной глуши…
А что?!
Если бы не эта нужда (она хочет стать миллиардершей и снять (хрустальная мечта!), снять, наконец, свой эротический фильм… Не какую-то там мазню с голыми сиськами и задницами, которые уже застряли в зубах кислой капустой, залипли в порах, застили взоры, а настоящий: эротика – как акт совершенства! Нет, не акт – как принцип! Как путь совершенствования. Да, как Путь! С пупырышками по всей коже, с рвущимся на лоскутки от радости сердцем, с выдергиванием из тебя самых сокровенных жил жизни, наконец, с сумасшедшинками, да-да, с умопомрачением во всей твоей голове…
Если бы не эта жуткая нужда!
Чтобы облетать мир на воздушном шаре, сыпля на головы деревенских ротозеев (божий дар!) охапки цветов и конфет, и халвы, и разных там куличей и пряников, и, может быть, даже соленых орешков для пива, чтобы ночью, устав до изнеможения, засыпая, читать свой молитвенник и потом спать только в новом беспощадно белом, как чаячий пух, постельном белье…
Если бы не эта жуткая беспощадная нужда!..
– Эгей, ты слышишь меня? – спрашивает он.
– Ага…