Любовь в Буэнос-Айресе
Шрифт:
Уже совсем готовый к выходу, с чемоданчиком и фуражкой в руках, он подошел к кровати, чтобы поцеловать ее на прощание. Во время долгого поцелуя, перехватив фуражку левой рукой, в которой уже был чемоданчик, он запустил правую к ней под одеяло и ласково погладил лобок жены. Та, оторвавшись от его губ, попросила его вести машину осторожнее: всю ночь моросил дождь, и дорога после него наверняка скользкая. Дверь захлопнулась. Оставшись одна, она попыталась заснуть, однако через пару минут, встревоженная донесшимся с улицы визгом тормозов, второпях набросила халат и выскочила на балкон, опасаясь увидеть именно то, чего боялась больше всего на свете. Тревога оказалась ложной: две чужих машины едва не врезались на встречном ходу, но успели затормозить и теперь разъезжались, каждая своей дорогой. Второй свидетельницей всей этой сцены оказалась женщина, свесившаяся с балкона по соседству. Заметив ее, молодая супруга в первый момент вздрогнула и хотела ретироваться, но затем, заинтригованная догадками, кем бы это могла быть гостья их эксцентричного соседа, поздоровалась с тою. Та ответила приветствием, стоя вполоборота, чтобы ее труднее было разглядеть, — однако вида одного ее прикрытого веком правого глаза молодой женщине оказалось достаточно, чтобы, с описания соседа, узнать ее. Она защебетала — не сознавая, что ту это может как-то задеть, — про то, как много сеньор Друскович
Сквозь открытую дверь молодой женщине удалось расслышать, как гостья Друсковича убеждает телефонистку, что отменила заказ на междугородный разговор. Раздался звук брошенной трубки — однако художница все не появлялась. Молодая соседка подождала немного для приличия, после чего решила вернуться в постель, но прежде выпить стакан молока. Повернувшись к двери в комнату, она произнесла «спокойной ночи», но ответа не услышала и с негодованием подумала, что мало-мальски воспитанная персона должна была хотя бы попрощаться. И тут же следом ей пришло в голову, что с тою может быть что-нибудь не в порядке: вид у художницы был неважный, в единственном открытом глазе читалась тоска, он был красен от бессонницы. Молодая хозяйка, поколебавшись, позвала вновь, на сей раз громче: «Сеньорита!..» Художница снова вышла на балкон — теперь на ней были темные очки.
Молча, чуть заметно улыбаясь, она взглянула на молодую собеседницу. Та спросила, хорошо ли она себя чувствует, на что художница, вместо ответа, в свою очередь спросила, каким образом Лео поведал им с мужем о ее существовании. Соседка объяснила, что тот часто страдает бессонницей и тогда приходит к ним поболтать — зная, что молодая пара, ввиду капризности летного расписания, как правило, бодрствует ночами и спит днем, если позволяет ребенок. И тут же пригласила художницу к себе — выпить по чашке молока с тортом, точнее, пирогом, который она сама испекла. Та, не ответив на приглашение, продолжала расспрашивать о выражениях, в которых отзывался о ней Лео. Молодая хозяйка повторила свое приглашение, добавив, что, во-первых, молоко способствует хорошему сну, а во-вторых, так ей будет удобнее рассказывать гостье о беседах с Лео, которые так их заинтересовали, что муж даже пожалел, что не летит в следующем месяце в Сан-Паулу, — а то бы мог поприсутствовать там на ее представлении...
Художница спросила, кем работает муж, и узнала, что радистом на международных авиалиниях. Молодая супруга окинула взглядом затянутое облаками небо и пожаловалась, что, наверно, никогда не привыкнет к постоянному риску, с которым связана такая работа, всегда в полете. Собеседница попыталась утешить ее, сказав, что риск, испытываемый летящими в самолете там, под небесами, — ничто в сравнении с тем, которому ежесекундно подвергаются они, остающиеся внизу, среди опасностей и нечистот современного города. Та отвечала, что понимает это, и, помолчав, добавила, что ее мать умерла три года назад от инфаркта, вызванного долгими годами работы телефонисткой в душном, антисанитарном помещении. При этом на глазах у молодой женщины невольно выступили слезы. Художница сказала, что глубоко ей сочувствует, и после некоторой паузы добавила, что принимает приглашение на чашку молока.
Когда она вошла в отпертую ей дверь, молодая хозяйка, спохватившись, сказала, что если Лео дома, она будет рада видеть и его тоже. Гостья успокоила ее, сказав, что его нет: она находится в его квартире именно потому, что тот, уезжая на несколько дней, попросил ее пожить у него. Хозяйка попросила ее говорить потише, чтобы не разбудить малыша, и показала ей фотографию своего мужа — молодого мужчину приятной наружности и с приветливым выражением лица, в фуражке. Гостья внимательно вгляделась в его черты, потом осмотрелась по сторонам, скользя взглядом по обстановке, встала и подошла к висящей в рамке на стене фотографии, на которой молодая хозяйка с мужем запечатлены были в день свадьбы. Покуда та отправилась на кухню за молоком и пирогом, Гладис бросила быстрый взор на разобранную постель, брошенное на полу полотенце и повешенную на спинке стула пижаму большого размера. И снова перевела взгляд на портрет молодого мужчины в летной форме, заслышав приближающиеся шаги. Когда хозяйка вошла в комнату, она спросила, стала ли та после смерти матери суеверней. Та подтвердила, добавив, что ее начал постоянно мучить страх потерять мужа в авиакатастрофе или ребенка, в силу какой-нибудь из тысячи причин: уронив, или дав ему что-нибудь не то съесть, или еще из-за чего-нибудь. Болезней, эпидемий она боится меньше, так как малышу сделали все необходимые прививки. Вообще, эти мрачные опасения часто не дают ей спать — но только когда мужа нет дома.
Художница похвалила пирог. Молодая хозяйка положила ей еще кусок и предложила дать снотворного. Гостья спросила, примет ли та его тоже, за компанию. Хозяйка сказала, что нет — иначе малыш проснется раньше нее. Тогда гостья тоже отказалась. Лицо ее снова как-то помрачнело, и она поднялась, чтобы вернуться обратно. Хозяйка взмолилась, чтобы та посидела еще немного и рассказала о выставках, которые собирается устраивать после Сан-Паулу. Художница еле слышно ответила, что пока не знает своих планов, и умолкла, изо всех сил сжав губы. Молодая женщина поинтересовалась, можно ли будет увидеть ее произведения в Буэнос-Айресе. Та сказала, не исключено, хотя, к сожалению, вчера она не пошла на важный для нее прием, где как раз должна была идти речь об этом. Хозяйка нетактично спросила, что же ей помешало, и услышала в ответ, что той нездоровилось. Соседка сочувственно попросила не стесняться и, если такое случится снова, звонить ей, так как она целый день дома одна с малышом, — и даже ночью, если с балкона виден свет в ее окне. Гостья, отведя взгляд в сторону, поблагодарила и объяснила, что завтра, вероятно, ее уже здесь не будет.
Хозяйка встала и снова прошла на кухню, за новой порцией молока, так как заметила, что гостья не прикоснулась ко второму куску пирога и объяснила это тем, что той нечем его запить. Однако по возвращении она увидела, что та стоит возле двери, собираясь уйти. Она подумала, что дальше уговаривать не стоит, и предложила художнице захватить недоеденный пирог с собою, чтобы оставить на завтрак. Та, стоя в открытых дверях, ничего не ответила, лишь улыбнулась краешком губ. В квартире молодой хозяйки зазвонил телефон. Она попросила гостью зайти еще на минутку и закрыть дверь. Звонил муж — уже из аэропорта, чтобы в последний
Едва закончился их телефонный разговор, как в соседней комнате расплакался ребенок: звонок телефона и голоса говоривших разбудили его. Молодая мать извинилась, что вынуждена оставить гостью на пару минут одну: она забыла снять с веревки пеленки, развешанные для просушки на крыше. Гладис осталась в одиночестве. Она повернула голову в сторону балкона: дверь на него была оставлена открытой. Малыш по-прежнему разрывался от плача. Но гостья не подошла к нему, а вместо этого направилась в ванную, открыла аптечку и отыскала в глубине, за упаковкой ваты, баночку с контрацептивным гелем. Она открыла ее, чтобы понюхать, снова закрыла и поставила на прежнее место, прикрыв снаружи ватой, как и было. Выйдя из ванной, подошла к супружеской постели. Стянула верхнюю простыню, под которой обнаружились два черных волоса, явно лобочного происхождения. Гостья вновь прикрыла постель простыней. Огляделась вокруг. На спинке стула все еще висела мужская пижама. Она осмотрела ее, обнюхала куртку, затем штаны.
В прихожей послышался шум, и сразу следом появилась молодая хозяйка с двумя пеленками, замоченными дождем. Она зажгла на кухне духовку и развесила перед ней пеленки. Затем вернулась в комнату и вновь извинилась за свою отлучку и беспокойство, причиняемое ребенком. Пройдя к малышу, она взяла его на руки и показала гостье. Затем спросила, договорились ли они с ее мужем, в котором часу состоится ужин. Гостья, гладя на ребенка так, точно никогда прежде не видела детей, ответила, что тот попросил напоследок, чтобы женщины договорились об этом между собой, и замолчала. Молодая супруга хотела уже нарушить затянувшееся молчание, как вдруг художница, заговорив громче обычного, попросила, чтобы ужин был устроен как можно позже, потому что прежде ей нужно будет встретиться с директором одной картинной галереи — и она не знает, в котором часу тот сможет ее принять. Ребенок кажется ей просто чудесным, добавила она. Молодая мать сообщила в ответ, что должна срочно перепеленать его, и предложила, чтобы гостья пока налила себе еще молока, запить недоеденный ею кусок пирога. Та неожиданно согласилась и удивила хозяйку еще больше, попросив у нее таблетку снотворного. Затем, словно мучимая тайным стыдом, зачем-то начала объяснять той, что накануне немного перепила, но времени с тех пор прошло уже много, так что никакого опасного исхода от конфликта алкоголя с транквилизатором бояться не приходится. Она приняла таблетку и запила ее молоком. Молодая мать тем временем выключила духовку, забрала высушенные пеленки и расстелила их на супружеском ложе, после чего уложила на них малыша. Проделывая все это, она попросила гостью пересесть на кровать, чтобы не стоять к ней спиной, и рассказать немного о своих артистических планах. Однако — подумав, что лучше пусть та расскажет об этом в присутствии мужа, за ужином, чтобы не повторять дважды одно и то же, — тут же поправилась и спросила, есть ли свои страхи у художницы. Гостья, сидя в изголовье постели, прислонясь затылком к высокой спинке, обтянутой простеганным шелком, вымолвила, что боится грозы. Молодая хозяйка не позволила ей продолжить перечисление и, перехватив инициативу, вновь заговорила о своих страхах, главным из которых был уже упоминавшийся — потерять два своих самых дорогих существа. Сама она не страшится смерти, подчеркнула она, но мысль о возможности потерять мужа и сына леденит ей кровь. При этих словах она бросила взгляд на гостью и заметила, что волосы у той на голове как будто слиплись и, не дай бог, могут запятнать шелковую спинку кровати. Под предлогом, чтобы той было удобнее сидеть, молодая женщина обходительно, но не спрося разрешения, приподняла голову гостьи и подсунула под нее подушку.
Приведя в исполнение эту меру предосторожности, она пустилась рассказывать какой-то эпизод, связанный со смертью ее матери. Гостья, судя по ее виду, чувствовавшая себя вполне уютно, слушала рассказчицу, не спуская с нее глаза. Повествование изобиловало горестными подробностями. Малыш, успокоенный ласковыми прикосновениями матери и тальком, которым та присыпала трещинки на его попе, улыбался. Молодая мать, поглощенная заботами о ребенке, продолжала говорить, не глядя на гостью. После очередной тирады она задала какой-то незначительный вопрос, но ответа от гостьи не получила. Она взглянула на собеседницу — и лишь теперь заметила, что та спит. Молодая женщина потушила люстру и включила ночник со стороны, противоположной той, где сидела художница. Та спала безмятежным сном: дыхание ее было ровным, грудь опадала и поднималась с равными промежутками. Несмотря на это хозяйка, испытывая постоянную боязнь чего-нибудь непоправимого, забеспокоилась, как бы это был не обморок, инфаркт или еще что-нибудь ужасное в этом роде. Она попыталась проверить у художницы пульс, но никак не могла нащупать нужную артерию. Не видя иного средства, она отважилась потрясти спящую. Темные очки упали на пол — она подняла и положила их на столик возле лампы. Гостья пробудилась и с едва заметной улыбкой извинилась за то, что уснула. Она собиралась было уже встать — но хозяйка поторопилась сказать, что если та желает, то может остаться спать здесь. Гостья ответила, что не хочет причинять ей лишние неудобства, однако продолжала сидеть на кровати, не вставая. Молодая женщина заверила ее, что они чудесно поместятся вдвоем, а чтобы ребенок не беспокоил их до самого утра, она даст ему выпить лишнюю бутылочку молока. Гостья согласилась — одним легким наклоном головы. На губах ее застыла все та же легкая полуулыбка. Хозяйка предложила, чтобы им обеим было удобнее, положить подушку на постель и улечься нормально. Гостья почти мгновенно уснула вновь. Молодая мать вернулась к ребенку, который хлопал в ладоши и улыбался ей, показывая мелкие зубки. На щеках у него играли довольные ямочки, щечки были розовые, глаза небесно-голубые, а волосенки русые и чуть волнистые. Молодая женщина почувствовала, как на глаза у нее вновь наворачиваются слезы: ее мать не дожила до рождения внука, ни даже до ее свадьбы. К моменту матушкиной кончины ее будущий муж еще ходил в ухажерах. Она смежила веки и начала думать о муже. Она все еще ощущала во влагалище приятную теплоту, а чуть выше, в утробе, легкое жжение. Женщина подумала, что, быть может, там, внутри, зачато еще одно живое существо, и решила, если это будет девочка, дать ей имя своей покойной матери.