Любовь в эпоху инопланетян (сборник)
Шрифт:
Мы плыли и переворачивали собою пространство, мы были не здесь, и ни там, мы были нигде, и это было страшно и внутренне красиво, как будто тьма преображала нас и наши чувства, и телодвижения…
Женщина скользила бедрами по всем моим возбужденным окончаниям, а потом сладостно втягивала в себя мое несуществующее «Я» и оно в ней полностью растворялось…
Как будто сама тьма трахала меня и поглощала меня собой… А кто-то орал, то ли умирая, то ли сумасшествуя… Мы были в тьме распада…
И кажется гнили… Наши тела распадались на части, но мы продолжали неистово любить друг друга
И тьма навсегда уже растворилась… Аминь…
– Он уже у меня внутри! – разразился женщина сладостным плачем, и я вдруг впервые подумал о том, что мы рождаемся из Небытия…
Ведь нас никогда не было, и мы никогда не знали себя, а сейчас мы здесь и существуем даже здесь в кромешной темноте, мы бредем скользящими телами навстречу сумраку Любви…
И время слитое с безумным ожиданьем волнуясь кружится по острову крови…
– Ты больной! – прошептала женщина.
– И ты больная, – прошептал я, – и именно это соединяет меня с тобой в экстремальной и почти фантастической обстановке темной пустоты и абсолютного незнания ни нас, ни того, что вокруг нас…
И кто, и с какой-то непонятной целью, забросил нас сюда, чтобы мы всю жизнь совокуплялись в этой задыхающейся тьме и мучили друг друга?!…
И женщина заплакала, и расцеловала меня, а я молча лежал и уже ни о чем не думал, я просто молился на звезды, которые неожиданно вспыхнули из тьмы как предвестие большого и волшебного света, зарождающегося в тьме нашей Любви и страсти…
Вскоре неожиданно полил нежный теплый дождь, а у женщины в руке засветился волшебный необыкновенно сияющий шар, и я увидел, как она прелестна, и как красива, и какое у нее прекрасное тело, и что она прикована ко мне цепями, и что мы с нею навеки заключены в эти невероятные и сладостные объятия…
А потом мы вместе молчали и думали о том, о чем невозможно думать, мы думали о Вечности, и Она была такой невозможной, таинственной и бескрайней, что мы опять растворились друг в друге и сладостно плакали, понимая, что уже ничего невозможно ни осознать, ни предотвратить, ибо мы были половинками одного целого, которое кто-то когда-то разделил, чтобы мы вечно искали друг друга, ныряли в наслаждение, которое происходило из нас и постоянно утешались собственным забвением, сотканного из призрачного молчания полуночных сфер…
А кто-то продолжал кричать и плакать, и этот кто-то был более жалок и страшен чем мы, нашедшие друг в друге хоть какое-то тепло, из которого создается весь Свет, омывающий все края нашей Вселенной, и снова уносящий нас за край последнего Света, как признания в Любви к жизни, которую невозможно осознать… Аминь!…
Излови Дьявола!
А потом ему сказали, – излови дьявола, и он пропал…
Все искали его, думали о нем, а его уже нигде не было…
Так нашел он дьявола или нет… Отец Савва долго размышлял над этим, а потом налил себе из самовара чай с малиновым вареньем, опрокинул внутрь чарочку сливовой настойки, приобнял свою супругу Маланью, помолился Николаю Угоднику, и вышел на двор, а на дворе мерцали звезды, и завывали не волки, а соседские трусливые собаки…
А жизнь казалась отцу Савве странным и непонятным сном…
Поэтому он затопил баньку и позвал Ивана, и они долго с ним пили самогонку настоявшуюся на калгановом корне и обсуждали то пропавшего монаха, возможно, уже изловившего дьявола, или скорее попавшего к нему в крепкие лапы, то Настюху, с которой можно было забыться где-нибудь на сеновале, а то размеры пенсий, которых едва хватает старикам, чтоб посадить себе весной картошку…
И только под утро, когда отец Савва одел рясу и вошел в храм Святой Казанской Богородицы, и увидел склонившуюся в поклоне и молящуюся Настюху, мудро улыбнулся и подумал, что неисповедимы пути Господни, и что все грешны, как и он, а все потому что у всех есть греховное благолепие, от которого никуда не деться…
Окрестив Настюху и почуяв ее теплый греховный поцелуй у себя на руке, отец Савва вздрогнул и долго-долго, весь день вел службу с отрешенным лицом, словно был не здесь, а на сеновале с Настюхой, в ее нежном молодом лоне, как тридцать лет назад в лоне своей еще юной Маланьи, и плакал отец Савва и молил Бога о прощении, и не хотелось ему ловить дьявола…
Не человеческое это дело, ловить его, окаянного…
Но книга, древняя, на старославянском языке все не давала ему покоя…
И почему монах должен был изловить дьявола, и кто ему дал такой странный приказ… И почему он после всего пропал…
Только вечером на сеновале с Настюхой отец Савва понял, что дьявол прячется в людях, и поэтому ловить его такая же странная блажь, как и думать о нем, ибо он так глубоко сидит в людях, что изловить его совершенно напрасное дело, и успокоился отец Савва грешным сном и обладанием с Настюхой, и только рано утром, виновато глядя на свою постаревшую Маланью, долго плакал и молился образу Святой Казанской Богородицы, а в сердце разливалась только одна светлая печаль о всех девах, чьим нежным теплом он был окутан в этой странной и грешной жизни… Аминь!…
Потерянные нами чудеса…
Иногда я ничего не делаю, ну, если только не наслаждаюсь своей нежной подругой, и тогда мне кажется абсолютно странным, что она не чувствует моих мыслей, ибо они обращены только на нее… Странно мне…
И подруге моей тоже странно… О чем мы думаем, мы не говорим, можно представить себе, что окунаясь друг в друга, мы находимся где-то там далеко, даже, возможно, на том свете…
Но все это обман, и наши мысли расходятся как лучи солнца в разные стороны…
Мы в лежим в тени берез и над нами плывут облака, имеющие очертания фантастических животных, а иногда людей, которые, возможно, были до нас, но нас это не интересует, мы поглощены друг другом, и это очень странно…
Еще более странно для меня, что моя подруга вообще мыслит в эту минуту или разговаривает сама с собой обо мне…
Я вижу, как шевелятся ее губы, и как она становится похожа на призрак… Как это происходит? Не знаю…
Только могу сказать, что раньше она со мною так, как будто не вела себя и не превращалась в призрак… А сейчас происходит все, что угодно…