Любовь в настоящем времени
Шрифт:
Он отдергивает руку. В его движениях сквозит беспокойство.
— Ладно. Давай свои вопросы.
— Расскажите мне про Лена.
— Что ты хочешь о нем узнать?
— Лен — это сокращенное от Леонарда?
— Да, конечно. Его звали Леонард Ди Митри. Зачем тебе это?
Новость растекается по венам подобно теплу. Язык у меня отнимается. Вот когда тепло охватит меня всего, я, может быть, и заговорю. А может, и нет. Примерно то же я испытал, когда вычитал из письма, что Перл умерла. Я ведь и без того это знал. Но, как видно, знание знанию рознь.
— Меня зовут Леонард, — говорю я, как только дар речи возвращается ко мне.
— Да что ты? Вот так совпадение!
Похоже, он не понял до конца, что это значит. Вообще атмосфера в комнате какая-то равнодушно-сухая. Наши слова звучат совершенно бесстрастно. Ну он-то, наверное, просто уже не в состоянии волноваться. А я? Со мной-то что такое?
— Как мне раздобыть фотографию этого Леонарда Ди Митри?
— В верхнем ящике письменного стола.
Он тычет пальцем в угол, и я оглядываюсь назад, не в силах поверить, что так легко добился своего.
— Вы хранили его фотографию все эти годы?
— Не совсем. Она попала ко мне вместе с вещами Бенни. Когда Бенни умер, его жена собиралась все это выкинуть. Эти вещи были для нее пустое место. Для меня они тоже не бог весть что, но для Бенни важнее их на свете не было. И я сохранил их.
Я встаю. Голова кружится. Я словно во сне. Или в кино. Все это происходит не со мной, это уж точно. Подхожу к столу и выдвигаю верхний ящик. Полицейский значок, две-три блесны (или как там еще называют приманки для рыбы), спортивный нож и фотография Леонарда Ди Митри. Это точно он, на нем голубая полицейская форма с бляхой на груди. На бляхе его имя. Да я и так узнаю его, срабатывает то странное чувство, когда находишь знакомые черты у людей, которых никогда не видел. К тому же эти черты мои. Конечно, мы не так уж и похожи. Он — белый, а во мне еще и азиатско-негритянская кровь. Но сходство есть, только копни поглубже. Линия челюсти, надбровные дуги. И рисунок губ.
Забираю фотографию. Ни за что не верну.
— Мне она нужна, — говорю. — Теперь она будет храниться у меня.
— Конечно, конечно. Забирай хоть все. Когда я умру, дочка это все просто выбросит.
Я опять сажусь на стул у кровати. Руки у меня трясутся уже не так сильно. Не отрываю глаз от фото. Никто из нас не произносит ни слова.
Так проходит немало времени.
Наконец я говорю:
— Если Перл поступила так, как вы сказали… Если она убила… — Чуть было не сказал «моего отца». Чуть было не проболтался. Невольно. А об этом не стоит трезвонить на каждом углу. Это слишком личное. Слишком. Не хватало еще делиться сокровенным с умирающим Четом. Да и ни с кем другим. — Если она убила человека с фотографии, значит, у нее были причины. Я ее не оправдываю, убийство невозможно оправдать. Если бы она была жива и можно было бы залезть ей в душу… Я твердо знаю, причина была. Перл никогда бы такого не сделала просто так. Вы понимаете, что я пытаюсь вам сказать?
Я отрываю взгляд от фото, смотрю Чету в глаза и впервые замечаю в нем какое-то душевное движение, что-то вроде симпатии.
— Разумеется, понимаю.
— Вы серьезно? — Опять все совершилось слишком легко.
— А как же. Как ты думаешь, что я старался тебе втолковать насчет Бенни?
Мозг у меня отключается. Все, хватит об этом. Сменим тему.
— Где она? — спрашиваю.
— Кто?
— Моя мать.
— Мне казалось, мы поняли друг друга.
— Речь идет о ее… останках. Где они?
— А, ты об этом. Они где-то там. Во мраке неизвестности. Тайна сия велика есть.
— Так вы не знаете? Или не хотите сказать?
— Я даже не знаю, смогу ли вспомнить. Ведь все было так давно.
— Так вы не проезжали мимо пять-шесть раз в первый год после случившегося, как в случае с моим домом?
— Нет. Туда я не ездил. Не испытывал никакого желания.
Становится тихо. Во мне пробуждается гнев. Еще бы. Ведь он удовлетворил только одно мое требование из двух. Меня охватывает нетерпение, гнев стремительно нарастает. Как ни странно, на душе становится легче.
Чет прерывает молчание:
— В ту ночь, которая тянулась целую вечность, я сидел в машине. Глазел по сторонам. То место так и стоит у меня перед глазами, будто все это было вчера. Вижу линию электропередач и поворот. Но как туда добраться, не ведаю. Зрительная память сохранила, по какому шоссе мы ехали. Но названия я не знаю. Помню, где мы свернули. С ножом у горла я бы, наверное, смог сориентироваться на месте. В общих чертах. Но для этого мне надо попасть туда, понимаешь?
— Хорошо, — говорю. — Поехали.
Он тупо смотрит на меня.
— Издеваешься?
— И не думаю.
— Я при смерти.
— Если уж вы были готовы к тому, что я вас задушу, зачем зря тратить слова из-за небольшой поездки? Опасности никакой.
— За исключением моей дочери. Она меня убьет.
— Ладно, — говорю. — Готовы? Начинаю вас душить.
— Достань мой плащ из шкафа, — отвечает Чет.
Мы крутимся по горным серпантинам уже более двух часов. Сложенное кресло-коляска Чета лежит на заднем сиденье. Сам он грызет ногти, хотя там и грызть-то уже нечего. Проселки, по которым мы по большей части колесим, и проездами назвать трудно. Так, пролазы какие-то.
Небо в тучах; похоже, опять пойдет дождь. Примерно в это же время года исчезла Перл. Скоро будет очередная годовщина.
— Ну, что скажете? — спрашиваю я нетерпеливо. Мне кажется, мы уже здесь проезжали. И не раз.
— Наверное, дальше, — расстроенно отвечает Чет. — Если только мы не проехали.
Жму на тормоза. Машина скользит по грязи. По инерции преодолеваем несколько футов. Чета бросает вперед, но ремень безопасности не пускает. Части тела старика болтаются, как у тряпичной куклы.
— Лжете, Чет. Вы просто не хотите мне помочь.
Он отводит глаза. Трогаемся. За окном все тот же осточертевший горный пейзаж. Скалы и низенькие деревья.
— Я стараюсь, — произносит старик.
Ой, врешь. Почему тогда в глаза не смотришь?
Вздыхаю. Опять останавливаюсь, зажмуриваюсь и откидываюсь назад. Ничего не вышло. Он поехал со мной, только чтобы отвязаться. Помогать мне он и не собирался. Правда, в кармане рубашки у меня фото отца. Но я хочу обрести обоих родителей. Не так уж много я от него требую. Особенно если учесть, что мои отец и мать давно в могиле.