Любовь & Война
Шрифт:
Джон рассмеялся.
– Надеюсь, вы шутите. Смею заметить, что оказать помощь Континентальной армии – для меня огромная честь и удовольствие. Если бы я только мог выражать свою поддержку более открыто.
– Это ужасный груз, я уверен, – поддержал его генерал Скайлер. – Мужчина хочет, чтобы его судили по поступкам, а не на основании слухов. Но если ты открыто примешь нашу сторону, твоя помощь будет вполовину менее эффективна. Британцы станут захватывать или топить все корабли, которые якобы везут твои «ткани» и «чай», точно так же как топят корабли наших французских союзников.
– Да, и вас тоже схватят, – добавил Алекс с мрачной усмешкой. – Тогда я
Джон сочувственно хмыкнул.
– Для меня честь считать вас обоих еще и семьей, а не только союзниками. И все же я ничего так не хотел бы, как сказать жене, чем на самом деле занимаюсь.
Тут рассмеялся генерал Скайлер, выпустив в воздух облако дыма.
– Как уже сказал Гамильтон, мои дочери невероятно близки. И это чудесно, когда речь идет о семейном единстве, но далеко не так хорошо, когда на кону государственная тайна. Но не переживай, – продолжил Скайлер, похлопывая мужа старшей дочери по спине. – Однажды тебя будут чествовать как истинного героя, способствовавшего рождению нашей нации.
– Жаль только, что вас не будет здесь, чтобы насладиться всеми воздаваемыми вам почестями, – вставил Алекс. – Вы по-прежнему решительно настроены вернуться в Англию, когда война закончится?
– Что я могу сказать? – Джон пожал плечами. – Я люблю эту страну и ее граждан, и в первую очередь мою прекрасную, восхитительную жену, но я англичанин. Считаю, что каждый человек должен помнить о своей стране и не вмешиваться больше необходимого в дела других. Да и в Анжелике больше европейского, чем она сама осознает. Она будет цвести в лондонском обществе, так же как и в Париже, Берлине, Риме и прочих европейских столицах.
– Меня печалит мысль, что одна из моих дочерей будет отделена от семьи целым океаном. Но мысль о том, что имя Скайлеров, их наследие дойдет и до европейских берегов, приводит меня в восторг. – Генерал Скайлер повернулся к Алексу. – Только не вздумай вселять Элизе в голову никаких идей о переезде в Вест-Индию. Может, в Карибских колониях погода получше и денег побольше, чем в Северной Америке, но моя Элиза – американка до мозга костей, как и миссис Вашингтон, и она не будет чувствовать себя дома ни в какой другой стране.
Алекс рассмеялся.
– Спите спокойно, волноваться не о чем, я гарантирую. Пусть мое тело было рождено в Вест-Индии, но мой разум спал, пока я не оказался у здешних берегов. Для меня это такой же дом, как и для вашей чудесной дочери, и я не могу вообразить себе, что поселюсь где-либо еще.
Генерал кивнул, но беспокойство так и не исчезло с его лица.
– Ай [2] , – сказал он наконец, и это старомодное словечко напомнило о его голландских корнях. – Вы с моей дочерью – отличная пара, о такой судьбе для своего ребенка мечтает всякий родитель.
2
Aye (англ.) – положительный ответ, голос «за» при голосовании.
Алекс нахмурился.
– Ваши слова льстят мне, но вот мрачный тон заставляет сомневаться, что это похвала. Я чем-то оскорбил вас, сэр?
– Что? – отозвался Скайлер. – О, нет, нет. У меня два замечательнейших зятя, которыми я очень горжусь.
– Но? – настаивал Алекс.
Скайлер махнул рукой на договор о поставках оружия, лежащий на столе.
– Эти ружья предназначены для Йорктауна, Вирджиния. Генерал Корнуоллис собирает все свои силы, и генерал Вашингтон, похоже, намеревается разгромить британцев и закончить войну одним ударом. Я так полагаю, что ты, вернувшись на службу через несколько дней, собираешься последовать за генералом Вашингтоном на поле битвы?
Пришла очередь Алекса задумчиво примолкнуть. Он чувствовал на себе пристальные взгляды тестя и деверя.
– Не совсем.
– Не совсем? – повторил Джон, пыхнув сигарой. – Звучит довольно зловеще.
Алекс сделал глубокий вдох.
– Я решил просить генерала Вашингтона выделить мне в командование собственную часть.
Было бы не совсем точным сказать, что генерал Скайлер вытаращился на него. Старый голландец был слишком сдержанным, как в жизни, так и на службе, чтобы выдать себя таким образом. Но спина старика заметно выпрямилась. Плотная ткань его мундира слегка натянулась, и столь же натянутым был его голос, стоило ему заговорить.
– Патриотизм и храбрость – два самых лучших качества, которыми может похвастаться мужчина. Но есть огромная разница между усердием и, с позволения сказать, упертостью.
Алекс открыл было рот, чтобы возразить, но его тесть, который к тому же был старшим по званию, заговорил первым, тем самым заставив Алекса умолкнуть.
– Ты был на поле битвы фактически всего раз, – продолжил генерал. – При Монмуте, и насколько я составил представление со слов самого генерала Вашингтона, проявил себя весьма достойно, однако не без того, что можно было бы счесть безалаберным отношением к собственному благополучию. Вашингтон сказал, выглядело все это так, словно ты хотел умереть на поле битвы, как какой-то викинг, как будто только смерть от меча или пули могла обеспечить тебе путь в Асгард.
– Сэр, я могу заверить вас, – начал Алекс вынужденные объяснения, – что у меня не было подобных мыслей. Более того, если в голове моей и были какие-то мысли, то я этого совсем не помню. Я жаждал лишь изгнать врага с земли моей любимой страны, и потому не обращал внимания на собственную безопасность.
– Вот об этом-то я и говорю, – заявил генерал Скайлер. – Разница между командиром и простым солдатом в том, что командир сохраняет хладнокровие даже в бою. Он видит не один фланг, и даже не всю битву, он оценивает ход войны в целом и свое место в ней и помнит обо всех, кто служит под его началом. Если бы все наши командующие полегли на поле брани вместе со своими солдатами в первой же битве, некому было бы вести нашу армию к победе. Она превратилась бы в толпу неорганизованных людей, бесцельно мечущихся по полю, пока противник уничтожает их всех на корню.
Слова Скайлера глубоко задели Алекса. Ведь и генерал Вашингтон тоже говорил, что хоть храбрость Алекса под Монмутом произвела на него впечатление, но его стремление сражаться, пока не повергнут наземь, заставило генерала сомневаться в том, что Алексу стоит участвовать в боях. «Вы лучше послужите своей стране, если уцелеете, – сказал тогда он, проявив редкий с его стороны личный интерес. – Я бы хотел, чтобы вы выжили».
В какой-то мере Алекс был польщен. Он знал, что в штабе Вашингтона ему нет замены. Но если знаки не обманывали, война близилась к концу. Если бы битва при Йорктауне завершилась успехом, британская армия была бы уничтожена, и тогда заокеанская империя с большой долей вероятности решила бы, что пользы от американских колоний намного меньше, чем проблем, и сдалась бы.