Любовь заказывали? (сборник)
Шрифт:
Майка и в самом деле прибежала к нему сама. Поздним вечером, прямо на заканчивающуюся стройку – Глеб теперь ночевал хоть и на свежем воздухе, но уже под собственной крышей.
– Ленка умирает! – выкрикнула она. Железнов мгновенно подхватился, и они побежали к детдому.
На врачей из города рассчитывать было нечего. Ураганный ветер еще вчера оборвал телефонные провода, да и добираться они будут долго. Вечно пьяный фельдшер из поселка за Большой Болотиной тоже вряд ли поможет. Даже если придет.
Почему Майка побежала за Глебом – сказать сложно: в детдоме-то
Девочка не дышала. Ее и так бледная кожа теперь приобрела синюшный оттенок, характерный для сердечной недостаточности.
Еще полгода назад, окажись Глеб свидетелем подобного, подумал бы про себя: «Слава Богу, отмучилась». Потому что не смог бы счесть жизнью тот вид существования, на который была обречена девочка.
Нет, не поэтому.
А потому, что Глеб ее не знал. Потому что она ему не улыбалась. Потому что не приникала теплой щекой к его ладони.
Теперь он совсем не хотел отпускать ее без боя.
Разогнав мельтешащих медиков, он приложил руку прямо к груди ребенка. И неожиданно ощутил слабые, еле заметные толчки. Если это и была смерть, то еще не окончательная, не насовсем.
Конечно, открытый массаж сердца плюс хороший дефибриллятор были бы очень кстати – Глеб проходил медицинскую практику, ведь его готовили в лесники, а в тайге плоховато с медпомощью. Но и без дефибриллятора с неорганизованными сокращениями сердечной мышцы можно попробовать побороться.
Он начал массировать Ленкино сердчишко прямо через грудную клетку, стараясь мощнее воздействовать на мышцу и в то же время не сломать гнутые карандашики ее ребер. Майка, стараясь попадать в такт его движениям, рот в рот делала ребенку искусственное дыхание.
Минут за пять, не больше, завели девчонкино сердце. Сначала оно заработало робко, с перебивами, потом все увереннее. Еще через четверть часа ее личико стало терять синий оттенок, возвращаясь к обычному цвету.
Она открыла глаза, слабо пошевелилась. Глеб сидел рядом, ждал, несмотря на завтрашний ранний подъем. Майка тоже примостилась сбоку, в кресле.
Чудес после клинической смерти никаких не случилось. Леночка не заговорила и с койки бодро не спрыгнула. Однако глазами с Глебом встретилась, и Железнову уже не надо было объяснять, с какой целью спасают таких вот «неперспективных» детей.
Глеб встал, попрощался с девочкой – не будучи уверенным, что она его понимает, но и не очень по этому поводу переживая, – и тихонько, чтобы не разбудить заснувшую Майку, вышел из палаты…
В следующий раз с директоршей он встретился у себя в новом доме. Теперь не только крыша была на своем месте, но и стекла в окнах, и двери в дверных проемах. Можно сказать, предварительное новоселье.
Гостей только немного: Майка да Еремеичев.
Еремеичев притащил японский телевизор, сам приладил антенну на шест. Майка принесла шторы и… трехлитровую банку собственноручно сваренного варенья, чем вызвала гомерический хохот присутствующих: им по долгу службы приходилось пробовать аналогичное постоянно, причем в таких количествах, что глаза бы уже на него не смотрели.
Кошка пришла сама, трехцветная, в репейнике, наглая и веселая. С энтузиазмом жрала все: от упомянутого выше варенья до свежих огурцов. Солеными тоже не брезговала. Наевшись, залезла Глебу на колени и безо всякого стартового поглаживания завела громкое мурлыканье.
Железнов чуть не прослезился: свой дом, свой телевизор, своя кошка. Гораздо более свои, чем это было в Москве. Злость к Томке прошла, почему-то чаще стала вспоминаться не сцена с ногами, а то, как жена возилась с его переломом. Но обратно не хотелось. В одну и ту же воду дважды не входят.
А может быть, дело в Майке. Страсти, честно говоря, Глеб по-прежнему не испытывал. Но ему хотелось о Майке заботиться. Тамара такие чувства вызывала редко.
Посидели, поболтали. Потом Еремеичев засобирался. Его неактивно уговаривали побыть еще. Но он ушел, на прощание показав Глебу здоровенный кулак и состроив зверскую рожу.
Глеб засмеялся.
– Ты чего? – не поняла Майка.
Вместо ответа он обнял ее за теплые плечи.
И ничего, никто ему не врезал. Даже тогда, когда ладони полезли под мягкую шерсть свитера. Только захолодела немного Майка. Аж дышать на мгновение перестала. Испугалась, что ли?
Он притянул ее к себе, мягко расстегнул молнию на боку брюк. Они легко соскользнули вниз, сразу сделав Майку какой-то беззащитной. И желанной.
И в этот момент очень громко и очень некстати включился телевизор!
– Еремеичев, сволочь! – засмеялся Глеб. – Сам не женился и мне не дает! – Его работодатель хвастался способностями своего подарка к самовключению и неожиданно угадал с таймером. Отомстил, можно сказать.
Испуганная вначале, Майка тоже засмеялась. Она вообще теперь не походила на уверенную и сильную директрису, какой привык ее видеть Глеб. И слава Богу!
Глеб шагнул вперед, чтобы вновь обнять девушку, однако внезапно остановился. До него только теперь дошел смысл сказанного с экрана.
Телевизор включился на новостях. Криминальная программа. Очередное убийство. Погибла проститутка. Типичный случай, очень опасная профессия. Оставалось только посочувствовать девчонке, так и не дождавшейся лучшей доли. И дальше заняться своими делами.
Если бы убитую девчонку не звали Аня. И жила бы она не в Екатеринбурге. Камера наехала на измазанное кровью лицо убитой, и у Глеба исчезла последняя надежда на совпадение.
Он замер, не зная, что предпринять. Да и что тут можно было предпринять? А бесстрастный голос за кадром рассказывал о том, что Глебу и так было хорошо известно: что девушка раньше работала по той же специальности в Москве. Сказали и то, чего Глеб еще не знал: по рассказам подруги, ее искали люди, приехавшие на машине с московскими номерами. Журналист предположил, что у девушки остались какие-то столичные долги.