Любовь. Бл***тво. Любовь
Шрифт:
Илана молчала.
— Да, конечно. Особенно в моём возрасте. Илана Владимировна обещала, что, когда придёт моё время, она возьмёт на себя бремя борьбы с моими старческими недугами.
Илана молчала.
— Вы не производите впечатление страдающего старческими недугами. — Григорий Анатольевич засмеялся. — Вполне мужчина в соку. Никак не старик. — Илана молчала. — Что ты молчишь? Я прав, Илечка?
— Хм. Как интересно вы создали это уменьшительное. Что-то вопросительное: или?
— Вопросительность имени этого мне в голову не приходила. Ефим Борисович,
— Гриша, нельзя же так, не предупредив Ашхен. Может…
— Если можно, чуть позже. Я отвезу даму, с которой я был на выставке и приеду.
Илана молча пожала плечами. Доктор видел — муж нет. Доктор пренебрёг пожатием. Муж на бумажке записывал адрес. И стал объяснять подъезд к дому. Ефим Борисович дом знал, а квартира была ему неизвестна. Он взглянул на Илану. Показалось, что выступили слёзы… Да, нет… Показалось. А может, ему этого хотелось… Может. Ждал.
Илана с мужем уехали, а вскоре и Лена подошла.
— Ты чего какой не такой?
— С любимой встретился.
— С Иланой?
— Откуда ты знаешь про неё?
— Да все знают. Секрет Полишинеля! И от этого такое лицо? Знаешь…
— Не надо Лена…
— Что не надо-то! Ну, давай, давай. Страдай, тюфяк. — Лена резко развернулась и пошла. Он не стал догонять.
Бензин не жалел. Проехал по всему Садовому кольцу. Прокатал время. Остановился на прежнем месте.
Ехать — не ехать. Как быть или не быть. Уже сколько раз за последнее время он воздвигал альтернативность бытовых проблем на уровень гамлетовских. Собственно, не бытовых — любовно-сексуальных. А что может быть выше в нашей повседневной жизни? Что строит жизнь? Не подготовка же к войне. «Любовь, голод, тепло. — Подумал он, почувствовав аппетит и с надеждой, что раз позвали, значит накормят. — Познабливает. Это-то от нерва».
Ещё недавно в ожидании Иланы он ни о какой еде и думать не мог. Все нутро его заполнялось ожиданием. А сейчас есть захотел. Холодно стало. Любовь… не ослабла, но как-то переиначилась. Появился муж, и в душе родилась какая-то игра. Это не чистая любовь безо всяких примесей. Так было. Игра — политика. Чувствовал ли он сам это? Он стремился сохранить дружбу с ней в любом качестве. Не терять же её полностью. Для чего жил, если любезные душе его люди будут уходить лишь в память?
И это уже была игра. Он думал — считал. Любовь ценна бездумностью. Чистотой чувства. Ум воспитывал отношения к чувствам, породил нынешнее, нынешнюю любовь… и уходи. Ум — ты сейчас не нужен.
Они мирно сидели за столом. Ашхен Кареновна задала уже все свои вопросы. Получила добро на самостоятельную жизнь без родственников.
— Если ведь что, то Илана Владимировна так же шустро, как и в тот раз, найдёт вам необходимую помощь.
— Конечно, конечно. — Весьма лаконично отреагировала Илана.
— Илечка сегодня у нас малословная. Погода что ли действует. А, Илечка?
— Возможно. — И пошла, по-видимому, хозяйничать на кухню.
— Вот и ходит туда-сюда. Я ж говорил, что лучше бы нам на кухне сидеть. Всего нас… ну с Ирой, с дочкой пять.
Илана входя, услышала и сказала:
— Ефим Борисович не любит на кухне.
— Вот хозяйка у меня. Уже успела узнать вкусы гостя.
Григорий Анатольевич также пошёл на кухню. Илана просила помочь. Дочка Ира сидела у окна в кресле, читала и не принимала участия в разговоре. Но Ефим Борисовичу очень хотелось включить её, послушать, что и как она говорит. Он неплохо освоился в сложной этой ситуации. Видно, помогал ему весь его прошлый опыт. Пока они с Иланой были, так сказать, один на один, вся его прошлая жизнь как бы улетела без всяких следов. Но чуть вернулась неправедная ситуация, чуть его нравственность вошла в прямое соприкосновение с моралью, как тотчас вернулась изворотливость опытного блядуна.
Но тяга видеть Илану оставалась и он, вперившись в дверь, замерев, словно охотничья собака в стойке, ждал возвращения его бывшей деточки. Ещё и ещё раз увидеть её. Сказать он ей ничего не мог, услышать мог почти односложные звуки, так хоть насмотреться…
И молчаливая девочка его смущала. Почему она молчит? Она ж почти свидетель. Эх, рассказала бы, да стала бы его … сообщником что ли? Мечтал, мечтал доктор о несбыточном и невозможном.
Он решил включить и Ирочку в орбиту их жизненной толчеи.
— Ирочка, а чей это портрет висит на той стенке?
— Это фотка бабушки Иры. Она сейчас в Канаде со своим вторым мужем. Там и сестра её с сыном. Как дед умер, они вскоре и уехали.
— А вы?
— Мама говорила, что она папу будет ждать. Что он придёт, что она верит… Ну, и… а что на самом деле, это у мамы спросите точнее.
— Мне плохо видно издали. Что-то знакомое. Она где жила? В Москве?
— Конечно. Мы уже несколько поколений москвичи. А вы подойдите поближе, посмотрите.
Ефим Борисович подошел. «Боже, как похожа на постаревшую Арину. Та рыжая, а эта серая какая-то. Наверное, седая. Очень похожа».
— Ирочка, а как зовут бабушку?
— Как и меня. Баба Ира.
— Ну, ты-то не баба, а просто Ира. — Попытался улыбнуться. — Её всегда и дома так звали? Или вот папа зовёт маму Илей. А бабушку?
— Дед её звал Ариной. Она и сама это имя любила больше.
У Ефима Борисовича защемило сердце.
«Я ведь не знаю, сколько лет Илане. Боже мой! А когда это было у нас. Сейчас я не высчитаю. Да нет — не может такого быть».
— Ирочка, а бабушка рыжая была?
— Ефим Борисович, я её знаю уже седой. Говорят. А что это у вас.… А вот и мама. Мам? А баба Ира рыжая была.
— Да. А чего тебе вдруг …
— Ефим Борисович спросил.
Илана повернулась к нему:
— Что с вами, Ефим Борисович? Покраснели. Вам плохо?
— Нет, нет. Сейчас пройдёт.
— Что пройдёт?
— Покраснел — значит, давление поднялось, наверное.
— Сейчас померим. — Илана пошла в другую комнату. Наверное, за аппаратом.