Любовница. По осколкам чувств
Шрифт:
И уже в следующее мгновение от таких мыслей меня форменно передёргивало, и гадкий привкус горечи разливался во рту. Я не хотел даже пытаться.
Может быть, однажды…
А потом и это отходило на второй план, стоило мне только представить, что Лера, моя чистая и светлая девочка, могла бы точно так же стирать из своей памяти воспоминания обо мне. Но ещё хуже мне становилось от всего лишь одного предположения — она может узнать о том, что я пытался её вытравить из себя.
И как ей будет больно от этого…
Я не хотел,
Звуки классической музыки в салоне стихают, и я слышу монотонный сигнал входящего вызова. На этот раз это Хан. Ветрова я со вчерашнего дня кормлю завтраками и обещаниями перезвонить. И да, я знаю какой пойдёт разговор, но всё-таки понимаю, что ответить надо. Хоть и смертельно не хочется.
— Слушаю, — принимаю я звонок.
— Ну ты и сода, Шахов, — ворчит Марк и вздыхает словно кисейная барышня.
— Чой-то?
— Гасишься.
— Просто был занят, завалы разгребал за пропущенную неделю. Имею право, — на искусственном веселье выдаю я.
— Ладно. Допустим. Завтра тебя ждать?
— Нет, — рублю я.
— Почему?
— Потому что я буду занят, — я беззастенчиво вру, так как с понедельника впахивал, словно вол, и все рабочие вопросы давно уже порешал. А теперь мне хотелось просто лечь где-нибудь в тёмном месте и благополучно сдохнуть.
А не вот это вот всё — любоваться на друзей, да ещё в компании их расчудесных жён.
— Девчонок отправили к тебе в «Медвежьи угодья», отдохнуть от материнства и порелаксировать, — словно читает мои мысли друг, — дети всё у бабушек и дедушек. Мы купили ящик вискаря, который ты торчишь Ветрову, но пить его без тебя как-то не позволяет совесть.
— Вот вы душные, — тихо смеюсь я и неожиданно чувствую, как покорёженные и истерзанные внутренности обдаёт тёплой волной признательности.
— Приезжай, Шах. Иначе мы сами к тебе всей толпой завалимся.
— Ладно, — киваю я и отключаюсь, а потом сорок минут по дороге домой ругаю себя, что согласился на всё это безобразие.
Они же опять будут меня пилить, выспрашивать и насиловать мозги, заставляя снова и снова вспоминать девушку, от которой у меня вот уже больше месяца едет крыша.
Может, именно поэтому на следующий день я вконец охренел и приехал в дом к Хану с опозданием в почти два часа. А потом угрюмо сидел на застеклённой террасе, смотрел на раскачивающие за окном кроны деревьев под порывами осеннего ветра, хлебал что-то безвкусное из своего бокала и планомерно пьянел. Парни, на удивление, меня не трогали, лишь безнадёжно пытались втянуть в свои разговоры, но я отвечал односложно и сухо, не в силах изображать из себя интерес, которого не было даже в зародыше.
Потому что внутри меня разрослась уже не просто пугающая и беспроглядная пустота, а одна сплошная чёрная дыра, которая затягивала в себя и, казалось бы, разрывала на куски.
— Дань? — зашёл с улицы и
— Играю, — ответил я. – Но это рояль, мой ты хороший, но неграмотный друг.
— А сбацай что-нибудь, а?
— Например? — ухмыльнулся я криво, потому что на уме у меня были сплошные заунывные мелодии по типу «Лунной сонаты». — Только Полонез Огинского не проси, у меня пальчики уже не такие шаловливые как раньше.
И парни на эти мои последние слова дико заржали, а я растянул губы в улыбке, чувствуя внутри себя тотальную тоску.
— Давай как в молодости, помнишь? — подхватил идею Демид Громов, и все довольно заулюлюкали.
— Угадай мелодию, что ль? — вопросительно приподнимаю я одну бровь.
— Да, — хлопает в ладоши Ветров, — кто угадал, тот и пьёт! Ау!
Можно подумать, тут кому-то это делать запрещают? Но я послушно встаю и бреду к клавишам, а там уж и сажусь за них, проверяя на слух настройку инструмента. Годится. Да и игра поможет хоть ненадолго, но отвлечься от тухлых мыслей.
Парни переезжают с закуской и выпивкой ко мне поближе, с улицы в помещение входит с тарелкой ароматного шашлыка Хан и недоумённо смотрит на то, что мы мутим у белого рояля.
— Нормально же сидели, пацаны, что началось-то? — недоумевает Марк, но парни только подзывают его к себе, коротко рассказывая незамысловатые правила игры.
А затем я ещё раз контрольно пробегаюсь по клавишам и начинаю отыгрывать знакомые мелодии или вовсе бессмертные хиты. Мужики выхватывают волну азарта, и их ор гремит у меня в ушах.
Я переключаюсь. Немного поддаюсь этой беззаботной эйфории. Точнее, выхватываю от неё маленький кусочек, который действует на меня как долгожданная анестезия. Выдыхаю облегчённо. Паника почти не топит меня в своём ядовитом мутном озере. Безнадёжность не долбит по мозгам раскалённым добела молотом. Горечь не выкручивает суставы. Чувство вины не дробит кости.
На короткий час я снова почти тот самый беззаботный Данил Шахов, что был раньше.
— Ужремся так быстро, пацаны, — отставляет от себя бокал Марк, — давайте-ка в баньку сбегаем, пошлёпаем друг друга веничками по волосатым попкам.
И вот тут-то, в парилке меня и начинают аккуратно и ненавязчиво обрабатывать. Будто бы невзначай вытягивать причины моего смурного настроения, а я только и вижу, как виновато отводят свои бородатые хари Хан и Ветров.
Разболтали гады!
— Вот спасибо вам, мальчики, — фыркаю я.
— Да ладно тебе, — отмахивается Рома, — все же свои.
А мне к сказанному и добавить больше нечего. Я упорно считаю, что та «шляпа», которая со мной творится — это да, жутко неудобная и затяжная болезнь, но, на моё счастье, излечимая. Типа ангины или гайморита — хрень полная, но однажды пройдёт без следа.