Любовник богини
Шрифт:
Василий, однако, даже не сделал попытки отойти или схватить какое-нибудь оружие, в изобилии набросанное вокруг.
Бушуев опять взъерошил мускулы, опять индус и англичанин разлетелись в стороны, как молодые выжлецы, с дураков кинувшиеся на матерущего медведя.
И снова они бросились на обезумевшего купца.
И вдруг Бушуев зажмурился и тяжело, протяжно застонал:
— Убил… убил меня! Без топора зарубил! Без ножа зарезал…
— Батюшка! — выдохнула Варенька, Но Бушуев только зыркнул на нее одним налитым кровью глазом — и она снова исчезла за спиной
— Молчи! Что, в девках приторно стало? Блудодеица, бессоромница! Давно следовало тебе ноги узлом связать! Сам виноват: берег тебя. Вот и доберег!
Варя залилась слезами. Отец никогда в жизни так не говорил с нею! Не просто орал и грозил, а как бы жалел при этом. Это ее сразило. Да, она знала, что достойна его гнева, и наказания, и жалости достойна. Ей оставалось только смириться, стерпеть все, что уготовит ей отцовская воля… тем более что сейчас Варенька сама желала быть наказанной. Да покрепче! Она опасалась только, что у отца не хватит для нее жесточи.
— Воешь теперь? — грозно спросил Бушуев, открывая второй глаз. — Сама виновата! Известно ведь: плохо не клади — вора в грех не вводи, аленький цветок бросается в глазок, была бы постелюшка, а милый найдется.
Вот и нашелся!
Обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону:
— Ох, взяло Фоку и спереди и сбоку!
Василий только зубами скрежетнул.
— Полно, батюшка! — робко шепнула Варя. — Не стоит убиваться из-за меня!
— Рад бы не плакать, да слезы сами льются! — глухо отозвался Бушуев. — Горе молчать не будет… — И взревел, уставя очи на Василия так грозно, что того аж шатнуло:
— А ты! Если глаз твой искушает тебя, вырви его — слыхал про такое? Чего ж не вырвал?
— Не успел! — глумливо отозвался тот, донельзя разозленный этим позорищем, этим бесчинством, а того пуще — тихими всхлипываниями за спиной. Стоило только подумать, что она плачет от раскаяния, — и готов поубивать всех вокруг, а себя первого.
— Не успел? — с такой же глумливостью переспросил Бушуев. — Али занят был? Не скажешь чем?
— А вон… болванов каменных зрел! — развел руками Василий, не соображая от злости, что говорит, но у Бушуева, проследившего за его движением, выкатились глаза на лоб, ибо он впервые заметил, какие изображения их окружают.
Боги застыли в своем вековечном блаженстве, никого не видя, ни о чем не желая знать. Только украшенный серебряной мишурой слоноголовый бог Ганеша лукаво и вместе с тем серьезно рассматривал людей, да Вишну — в золоченой короне, золоченых украшениях, сам весь позолоченный, с насурьмленными бровями и лукавым женским ртом, равнодушно наблюдал за их суетой, да вечно танцевал Шива с длинными потупленными глазами и четырьмя руками, которые враз воскрешают и убивают.
— Мать честна! — жарко выдохнул Бушуев. — Соромище бесовское! Адам прельстился женою, а жена змеею, — воистину! Ничего не скажешь, тут и праведник искусился бы — что с вас, молодых, возьмешь?
— Петр Лукич… — пробормотал Василий, ошарашенный сочувственными нотками его голоса, однако тот снова угрожающе заломил бровь:
— Молчи! Знать, в чужую жену черт ложку меду кладет?
— Отчего же это — в чужую? — тревожно молвил Василий. — Разве дочь ваша просватана? За другого сговорена?
Всхлипывания замерли. Василию показалось, что молчание за спиной стало вовсе гробовым. И какие вдруг сделались глаза у Нараяна… словно он понимает каждое слово чужой речи. Ну а если даже и понимает — ему-то какое дело?! Добро бы еще Реджинальд переживал — но этот молчит с каменным выражением лица.
Тут все ясно без слов!
— А коли не сговорена — что с того? — с живейшим любопытством вопросил Бушуев.
— Коли так… я готов. Я женюсь! — глухо вымолвил Василий, и кожа у него на спине ознобом пошла при мысли, что Варенька сейчас вдруг воскликнет: «Нет!»
Но она молчала, не шелохнулась, не вздохнула… А Бушуев величественно кивнул:
— Еще б ты не женился! Взял топор — возьми и топорище. А скажи-ка, хлопчик, — повернулся он к Нараяну, — нет ли здесь какого ни есть попа, чтоб окрутить грехолюбцев немедля?
— Батюшка! — опять подала голос Варенька, но Бушуев только очами сверкнул:
— Цыть! Не бархатом ты меня по сердцу погладила! — Он покачал головой, вздыхая, по пословице, так, что леса долу клонит. — Да ничего не попишешь, не нами сказано: дочь — чужое сокровище. Будешь воле моей сейчас перечить — убью на месте, как бог свят — убью!
Вот станешь мужнею женою — делай что хошь, все, что супруг твой тебе позволит. А пока пикнуть не моги!..
А ты чего молчишь? — окрысился он на Нараяна, который так и стоял с каменным лицом, сложив на груди руки.
— Speek English, please, — подал голос сообразительный Реджинальд. — Speek English, mister Piter! [23] .
Бушуев повторил вопрос на смеси английского и хинди, и Нараян медленно покачал головой:
— Нет, сагиб Угра!
За спиной Василия раздался придушенный смешок, и у него отлегло от сердца. Если Варенька может смеяться, значит… Он и сам не знал, что это значит, однако и впрямь на душе полегчало. А эка лихо Нараян приложил Бушуева! Угра — свирепый. Право, новое имя пристало, как нельзя лучше пристало к прежней фамилии!
23
Говорите по-английски, пожалуйста. Говорите по-английски, мистер Питер! (англ.)
— Нет? Что — нет? — взрыкнул Бушуев.
— Священника вы найдете только в английской миссии в Ванарессе, — объяснил Нараян.
— В Ванарессе?! Да мы до нее неведомо когда еще доплетемся. Нет, это дело ненадежное. Надобно окрутить их поскорее, а то как бы чего не вышло( Бушуев задумчиво, недоверчиво поглядел на Василия, словно опасаясь, что тот сейчас даст деру и раздумает жениться, — и вдруг с новым оживлением повернулся к Нараяну:
— А скажи, мил-человек, коли ваши индианские блудодеи грех с девицею свершат, кто их быстренько окручивает? Неужто в Ванарессу едут за такой безделицей?