Любовник богини
Шрифт:
Индия очаровала ее с первого мгновения. Северные земли еще как-то напоминали холодноватый, чрезмерно истовый мусульманский мир, но дравидийский юг пленил ее — Варенька даже и не пыталась противиться этому буйному плену. Жизнь здесь была для нее игрой, и девушка искренне думала, что это она устанавливает правила сей игры: ездит куда хочет, встречается с кем хочет, доверяясь безоглядно этим темнооким людям, которые под пышным гостеприимством таили самое отвратительное коварство.
Беда случилась с нею в доме магараджи Такура, которого и она сама, и отец считали достойнейшим человеком. Впрочем, очень может быть, что таковым он и оставался, ничего не ведая о том, что свершилось в его доме с иноземной гостьей. Она сама была отчасти виновата: ну зачем
Ведь и в том сне он был с нею, он любил ее, он насыщал ее изголодавшееся по наслаждению тело и насыщался ею сам. Вот удивилась она, впервые увидев Василия!
Едва удалось сдержать себя и не броситься ему в объятия. А он смотрел на нее таким ледяным, неузнающим взором!..
Варенька не знала, смеяться ей или плакать.
«Ты забыл меня? — хотела она спросить. — Как мог ты забыть меня, ведь там, под луною, ты полюбил меня навеки, я знаю, я чувствую это!..»
О, какой был сон, какой сон… Пробудившись, Варенька едва не умерла от разочарования, обнаружив, что находится по-прежнему в доме магараджи, а не в том сказочном дворце, где познала счастье… призрачное счастье! Все тело ее ломило — очевидно, затекло от долгой неподвижности, так подумала Варенька, ведь, как выяснилось, она беспробудно спала трое суток!
Она спала я наслаждалась сновидением, а в это время кто-то неведомый пробирался к ней тайком и наслаждался ее бесчувственным телом.
Да, и спорить с этой страшной догадкой нельзя.
Варенька остановилась, заломила руки. За что боги так наказали ее? Почему, узнав величайшее на земле счастье, она должна была узнать и величайшее горе?
Ведь теперь ей вечно предстоит жить во лжи, обманывая того, кто верит ей безоглядно, кого она любит больше всех на свете, больше себя, больше жизни…
А может быть, вернуться к нему и все сказать? А может быть… Нет, если он отвернется, если отринет ее — останется только умереть.
Умереть… Покинуть все это!
Пока она шла, белая мгла, окутывавшая землю, рассеялась. Стоило подняться туману, стоило солнцу чуть-чуть пригреть, просушить очень теплый, но влажный ночной воздух, как замелькали везде бабочки. Мир оживал! Из-под каждого листка, каждой ветви вспархивали птицы, кружились вокруг Вареньки, заглядывали ей в лицо. Она с изумлением узнавала баблеров — да это ведь наши русские «болтуны»! — малиновок, дроздов, трясогузок, жаворонков, дроздов и другую веселую певчую мелочь. Неужто все они прилетели из России? А что, может быть! Ведь там зима, а зимою, это всем известно, птицы улетают на юг. Вот, оказывается, на какой юг они летят! Свои, русские птицы… Возможно, они летали над Волгой, где жила Варенька раньше. Возможно, они видели ее, запомнили, а теперь собрались, приветствуют после самой счастливой — и самой печальной ночи в ее жизни.
Птицы порхали вокруг, трепетали крылышками перед самым лицом, словно пытались остановить, предостеречь от чего-то. Может быть, они советуют ей молчать? Ничего не открывать Василию? Может быть, они твердят ей, что она невиновна, а значит, не должна своими руками разрушать свою жизнь? Конечно, конечно!
— Я ничего ему не скажу! — громко промолвила Варенька, и птицы, не то вспугнутые звуком ее голоса, не то, наоборот, успокоенные этими словами, резко взвились в вышину и затерялись в кронах великолепных баньянов, чьи воздушные корни серыми нитями спускались с веток к самой земле, приникали к ней, прорастали новыми и новыми стволами.
Что-то темно-серое сдвинулось вдруг, ожило на одном этом корне-стволе. Варя вскрикнула, но это был только хамелеон — обманчиво-свирепый, с сонными глазами хамелеон, пытающийся подобраться к гнезду древесных муравьев.
— Брысь! — сказала ему Варенька. — Иди вон травку пощипи, серый!
Хамелеон, словно обидевшись, сделался изумрудно-зеленым и мгновенно исчез в высокой траве.
Варенька с сожалением поглядела ему вслед. Ей было грустно, что волшебная ящерка сбежала, но не хотелось, чтобы он залез к муравьям, которые сшили свой муравейник из нескольких листьев лимонного дерева.
Это было самое удивительное гнездо из всех гнезд на свете! Три листочка, плотных, зеленых, растущих на одной ветке, были сложены краями так, что между ними образовалась как бы пригоршня. И листья эти были не просто сложены, а прочно скреплены по самым краям.
Хозяевами гнездышка были светлые муравьи на длинных тонких ножках, с высоко поднятым брюшком и очень длинными усиками. Словно для того, чтобы показать изумленной зрительнице свое умение, несколько муравьев взобрались на край одного листа, а другие — в таком же ряду на противоположном листе. Муравьи вдруг крепко схватили челюстями края своих листьев и стянули их вместе. В это время изнутри метались туда-сюда другие муравьи, держа в передних лапках личинки, и, чудилось, смазывали ими оба листа.
Это были чудеса какие-то! Варенька огляделась и увидела, что на этом дереве чуть не из всех листьев были построены хижины зеленых мурашей, однако, похоже, дерево от этого не страдало: листья были живыми, не засохшими.
Вдруг светлые тени ринулись с вышины баньяна и заставили Варю вскрикнуть. Это были обезьяны — обыкновенные хульманы. Испугав Вареньку, они и сами испугались и, не тронув муравьев, уселись на ветках.
Смешные черные мордочки и черные кисти верхних лап выделялись на желтовато-серой шерсти. По преданию, первый хульман выкрал плод манго из волшебного сада какого-то чудовища-ракшаса, чтобы отдать его людям, но злой ракшас поймал дерзкого похитителя и приговорил его к сожжению на костре. Проворный и ловкий хульман сумел погасить костер, но обжег себе мордочку и лапки, которые с тех пор так и остаются черными, что не мешает им быть такими же выразительными, как у всех остальных обезьян. Вот и сейчас мартышки застыли в пресмешных позах: одна из них зажала себе уши длинными тоненькими пальчиками, словно человеческий голос показался ей слишком громок. Другая закрыла глаза черными ладошками, явно перепуганная видом Вареньки, третья — рот, чтобы не запищать, а четвертая спрятала за спину лапки, словно опасалась, что человеческое существо подаст ей руку!
Тревога, выразившаяся на черных курносых мордочках, была такой нелепой и забавной, что девушка тихонько засмеялась. Однако улыбка сошла с ее губ, когда она вдруг осознала, что чернолицые хульманчики невольно приняли четыре знаменитые позы «обезьяноксоветчиков», которые она прежде видела многократно повторенными в костяных, деревянных, мраморных фигурках. Да ведь точно так сидят обезьянки, уверяя, что вся мудрость мира заключена в четырех советах: ничего не слышу, ничего не вижу, никому ничего не говорю плохого и ничего плохого не делаю!
Варенька торопливо обежала взором обезьяньи мордашки. На трех черные глазки были испуганно вылуплены, а четвертая обезьянка жмурилась так старательно, словно смертельно боялась посмотреть на Варю.
— Открой глазки, — ласково попросила та. — Неужели я тебя так напугала? Неужели?..
Она осеклась, заметив, что три обезьянки глядят вовсе не на нее. Их взоры были завороженно устремлены на кого-то стоящего за ее спиной.
Так вот кого испугалась четвертая обезьянка! Вовсе не Вареньку, а… Она резко обернулась, подумав, что это, конечно, Василий проснулся и пошел ее искать, а значит, она не успела…