Любовник

Иегошуа Авраам Бен

Заведующая подошла к ней, вынула из ее волос маленький гребешок и начала расчесывать ей волосы, поглаживает по щекам, слегка пощипывает их. Старуха не смотрит на нее, ничего не чувствует, глаза прикованы к окну.

– Я говорю вам, если бы она не потеряла память, то могла бы жить еще много лет… А может, и наоборот, именно потому, что она потеряла память, проживет еще много лет. Подойдите поближе, не бойтесь, может быть, она узнает вас. Может быть, что-то в вас заставит ее очнуться.

– Вы еще надеетесь?

– Конечно. Ведь в ней все время происходят изменения. Вам незаметно, но я наблюдаю за ней постоянно и вижу, как она раскрывается. Год назад, когда ее привезли сюда, она была похожа на растение. Что растение? Куда хуже… камень… большой безмолвный камень. Но постепенно в ней что-то изменилось. Она стала двигаться, как растение или примитивное животное, что ли. В последние месяцы произошел прямо переворот. Вы улыбаетесь? Вам, конечно, трудно понять, но она снова превращается в человека, у нее человеческие движения, и глаза ее приобрели выражение. Она еще не говорит, но уже мыслит, произносит первые слоги. Однажды ночью она даже попыталась убежать, мы нашли ее на близлежащей плантации. У нас есть еще надежда. Это вы, родственники, потеряли ее. Этот господин Ардити, пропавший внук…

Я нерешительно подошел поближе к кровати, и тогда старуха вдруг повернула голову и посмотрела на меня, жмурит глаза, будто вспоминает что-то. Из угла ее рта, в котором еще застряла каша, медленно потекли две тонкие струйки.

– Нет, она не может узнать меня… я дальний родственник… она не видела меня много лет…

– И все-таки вы пришли навестить ее… очень хорошо с вашей стороны…

Старуха просто не сводила с меня глаз, уставилась на меня и смотрит, какие-то странные звуки стали исходить из нее.

– Борода… борода… – вдруг закричала старуха с воодушевлением – борода напомнила ей о чем-то.

Руки бабушки дрожали, что-то взволновало ее, она не отводила глаз от моей бороды, как будто хотела ухватиться за нее.

Я оробел и начал пятиться назад, испугался, что сейчас память вернется к ней и я влипну.

Темнокожая сестра вытерла струйки каши, медленно стекавшие из ее рта.

– Вы делаете тут великое дело.

– Я рада, что вы оценили это. – Лицо заведующей просияло. – Может быть, хотите немного посмотреть нашу больницу… другие отделения… если располагаете временем?

Она, во всяком случае, располагала временем. И понимала важность того, что называется «налаживанием связей», – повела меня по палатам, показала стариков и старух, лежащих, играющих в карты, поглощающих второй завтрак. Она беседовала с ними, прикасалась к ним как к вещам, поправляла что-нибудь в их одежде, даже причесывала некоторых. А они улыбались ей немного испуганно. В то же время заведующая посвящала меня в проблемы своего учреждения. Говорила о том, что плата за стирку белья возросла, а правительство отпускает все меньше денег, попытка же привлечь пожертвования не удалась. Никто не хочет вкладывать деньги в больницу для хроников.

– Я готов… – сказал я вдруг уже у самого выхода.

– В каком смысле?

– Я готов пожертвовать немного денег для вашей больницы…

Она была поражена, покраснела вдруг, схватила меня за руку.

– Может, зайдем в мой кабинет?..

– Нет необходимости… я тороплюсь… но… – И, стоя у двери, я вынул кошелек и дал ей пять тысяч лир.

Она взяла деньги, немного колеблясь, но не могла скрыть своей радости, удивляясь такой большой сумме.

– Господин… господин… – бормотала она, – но что сделать на эти деньги? Может быть, у вас есть какое-нибудь определенное желание…

– Распоряжайтесь деньгами по своему усмотрению… может, купите игры для стариков… или какое-нибудь оборудование… Главное, я прошу, чтобы хорошо ухаживали за этой старухой, чтобы она не умерла…

– Ясно… конечно… ведь вы и сами видели…

– Я позвоню узнать, как она себя чувствует… и если кто-нибудь другой придет сюда, господин Ардити…

– Мы всегда рады вас видеть, сделаем все, что можем… и без денег тоже…

Она держала деньги в двух ладонях… смущенная, полная благодарности.

– Может быть, все-таки какую-нибудь квитанцию… я даже не знаю вашего имени.

Но я не хотел называть себя, не хотел, чтобы Габриэль знал, что я искал его здесь. Я пожал руку заведующей и сказал с улыбкой:

– Запишите в своих книгах – «неизвестный жертвователь».

Ведуча

Черная рука пытается накормить мои глаза, подвинуть голову, что ли, и подставить ей ухо. Прикасание маленьких белых и мягких червей, текущих там. Кислое молоко, которое было сладким. Голоса в цитрусовых плантациях и запах людей. Внизу мокро, сокрытая лужица, текущий источник. А во всех окнах солнце. Сосчитать людей. Четыре шесть одна три. Но почему зашел веник ходячий. Человек перепутал все. Перевернутый веник шатается по палате, бродит один, волнуется, приближается сейчас к смеющейся и цветущей, хочет подмести ей лицо, хочет подмести женщину в кровати. Ах, ах, ну, веник, подойди, борода на лице. Знакомый веник. Таких полно бродило в маленьких переулках, черные веники там, там, в старом том месте, разрушенном месте. И вдруг не плантации, а колючие маленькие кусты. Камни и палящее солнце, дома на домах и склоны. Как это называется? Как называется? Ах, ах, неизвестная женщина, женщина без имени. Ах, ах, как называется это место? Знать имя, надо поскорее узнать имя, вспомнить имя. Непроницаемая стена упала тут, серые камни, покрытые мхом. Как это говорили? Как говорили? Как говорили? – Ошлям. Только схватить – Ошлям. Это Ошлям. Нет, не «о», иначе – Рушлям, да, Рушлям. Важное место, тяжелое место – Рушлям. Но и это неправильно, хотя и очень похоже. Найти, найти. Ох, ох, все лицо дрожит, но найти, найти. Это очень важно. Ох-ох – найти внутри, есть внутри маленький свет, далекий свет. Ой, ой, маленький проблеск. Ушалем? Ушалем? Но не так тяжело, не «лем», более легко – Ашалим или Ушалим. Наконец-то. Не «у», снова «у»? Рушалим? Рушалим, наверняка называли Рушалим, это место, эти камни, эти колючки. Теперь спокойно.

Веник исчез. Что? Солнце в другом окне. Что? Да, Ушлем. Снова Ушалем. Чего хочет Ушалем. Снова вернулся Ушалем. Извините, ошибка, Рушалим. Рушалим – сейчас ясно. Где родилась? В Иерусалиме. Откуда мы – из Иерусалима. На будущий год – где? В Иерусалиме. Но на самом деле говорили Рушалим, ведь так? Очень похоже. Но немного иначе. Забыла. Отдохнуть.

Черные руки поворачивают меня. Вытаскивают простыню, стелют простыню. Пропал свет, нет солнца. В окнах темно. То же место со стеной и башнями, с переулками, то же место с пустыней в конце. Совсем рядом пустыня. Как называется? Не Ушлим – Рушлим. Но в начале было что-то: Грушлим, Шрушлим, Мрушлим. Ах, ах, ах, Ерушалим. Ерушалим – точно так, но нет. Я плачу – какая боль! Просто – Ерушалаим. Вот оно – Ерушалаим.

Наим

И с того времени я постоянно ищу его глазами. Я чувствую, даже не видя, когда он находится в гараже, а когда его нет. Я чувствовал его по запаху, почти как собака. Я даже различал звук его большой американской машины среди других машин. А ведь большую часть времени я провожу теперь на полу под машинами, возясь с тормозами, и мир вижу в основном между ногами проходящих мимо моей головы. Ключ от его квартиры я все время таскаю с собой, перекладываю из кармана в карман, ночью кладу его под подушку. Очень занимает меня этот ключ, как будто я держу без разрешения маленький пистолет. Когда я, лежа под машиной, смотрю издали на него, окруженного людьми, мне вспоминается его квартира, затемненные комнаты и синее море, которое открылось передо мной из большого окна. Чистая, убранная кухня, и плитки шоколада в холодильнике, и как внезапно открывается дверь и красивая девочка входит из света, бросает портфель и улыбается мне.