Любовники и лжецы. Книга 1
Шрифт:
Девочки разом скорчились от смеха.
– Оближешь губы? А зачем?
– Я вычитала про это в журнале. Надо облизнуть губы и посмотреть мужчине прямо в глаза. В журнале написано, что мужчины от этого балдеют, прямо с ума сходят.
– Ну давай, рискни.
Конечно же, все это было бравадой и глупостью чистой воды. На самом деле встреча произошла совершенно не так, как они себе представляли. Джон Хоторн запаздывал, и они с Рози уже устали ждать. Девочки вышли в сад и стали играть в теннис на старом растрескавшемся корте Мэри. Стоял жаркий солнечный день, и Джини сказала, что сбегает в дом за холодным лимонадом. Через стеклянные двери в задней части дома она вбежала на террасу,
Он был там. Джон Хоторн стоял в комнате. Один. Мэри, по всей видимости, вышла, чтобы принести чаю, а он стоял и смотрел на Джини с легкой улыбкой на губах.
Тогда он показался ей самым мужественным человеком из всех, которых ей довелось видеть за свою недолгую жизнь. Гораздо более мужественным, чем выглядел на фотографиях. Снимки могли передать цвет его волос, его загар, острый взгляд голубых глаз, но они были не в состоянии выразить исходившую от него силу и энергию. Он не мог быть никем, кроме американца, поскольку излучал специфическое здоровье и бодрость, присущие только представителям этой нации. Джини посмотрела на него и с досадой почувствовала, что покраснела до корней волос. Она давно уже пыталась побороть эту свою дурацкую привычку, порой казалось даже, что она почти победила в этой борьбе. И вот, пожалуйста: краска, поднимаясь, заливает шею, потом лицо. «Только бы он перестал таращиться!» – в отчаянии подумала она. А он внимательно смотрел на Джини, уже не улыбаясь и недоумевая. Джон Хоторн не мог понять, что заставило покраснеть эту славную девочку. Со страстностью, свойственной только тринадцатилетним, Джини уже решила, что лучшим выходом было бы умереть прямо сейчас, на этом самом месте, как вдруг он протянул ей руку и заговорил.
– Вы, должно быть, Женевьева? – спросил он. – Рад с вами наконец познакомиться.
Он пожал девочке руку и оглядел ее с головы до ног: поношенные теннисные туфли без носков, длинные ноги, старое штопаное теннисное платье, спутанные и влажные от беготни по корту волосы. К полному ее изумлению, он поднял руку и поправил одну из прядей, прилипших к ее потному лбу, так глубоко заглянув при этом в глаза, что Джини испугалась: сейчас грохнусь в обморок. После этого он отступил назад и понимающе рассмеялся.
– Понятно. Играли в теннис или что-то вроде этого? Ну и как, выиграли?
В этот момент вернулась Мэри с чаем и начала тараторить, что девочки непременно опоздают на поезд. Джини бегом вернулась в сад, к Рози, валявшейся на травке.
– О Господи! – резко села Рози. – Он там, да? Я по твоему лицу вижу. Что ж ты сразу меня не позвала, свинья ты эдакая! Ну какой он, какой?!
– Обалденный! – В том году это было самое модное слово.
– Что он делал?
– Пожал мне руку, а потом убрал волосы с моего лица…
– Нет, только не это! Ты, наверное, была красной, как свекла. По крайней мере, сейчас такая. Бежим в дом, быстрее…
Они пошли домой. Рози была потрясена. Потрясена настолько, что даже забыла «выдать» гостю свой знаменитый взгляд и облизнуть губы. Подобно Джини она уставилась в пол и отчаянно покраснела. Девочки обсуждали это важнейшее, это самое главное событие их каникул всю обратную дорогу в школу. В спальне они бесстыдно хвастали перед другими девчонками. Они вырезали из «Тайма» фотографии Джона Хоторна и пришпилили их над своими кроватями. Их внезапная влюбленность была безрассудной, страстной и длилась два или три месяца, а потом, как и должно было быть, они начисто позабыли этого молодого американского бога, и страсть их растаяла как дым.
Вот почему Джини прекрасно помнила все детали той встречи, однако она не имела ни малейшего желания расписывать их с Рози дурость перед кем бы то ни было, и уж тем более перед Паскалем. Оглядываясь назад, она отчетливо видела, каким незначительным было это событие. Оно было просто раздуто ее собственными тогдашними переживаниями. Вспоминая тот случай, Джини поняла: Хоторн тогда, скорее всего, догадался о том, что происходило в душах двух девчонок, и это позабавило его.
В течение тридцати минут, остававшихся до их отъезда, он был вежливым, внимательным и светским, но находился решительно по другую сторону барьера, отделяющего юность от зрелости. Мэри вместе со своим потрясающим гостем в душе, должно быть, посмеивалась над ними. Джини помнила, как они обменивались лукавыми взглядами, когда она и Рози, краснея, бубнили что-то невразумительное в ответ на вопросы Хоторна об их школе и изучаемых предметах.
Джини вздохнула и поднялась. Отодвинув эти воспоминания в дальний уголок сознания, она стала собирать газетные вырезки. Сейчас, решила она, ей нужна более конкретная информация, а именно что-нибудь интересное о Хоторне, от тех, кто хорошо его знал.
Часы показывали половину девятого. «Не так уж поздно», – подумала Джини и набрала номер своей мачехи, изо всех сил надеясь, что Мэри на этот раз окажется дома. Мэри вела неравный бой с одинокой вдовьей долей, а потому использовала любую возможность, чтобы почаще выходить из дома и встречаться с друзьями.
Мэри подняла трубку после третьего звонка. Услышав голос Джини, она радостно засмеялась:
– Ах, это ты, моя милая! Какая радость! Что? Нет, абсолютно ничем не занята. Забралась с ногами на диван и смотрю новый американский телесериал. Он настолько плох, что я просто в восторге… С огромным удовольствием, дорогая! Ужасно хочется с тобой повидаться. Я приготовлю сандвичи. Что, половину пиццы? Джини, ну когда ты повзрослеешь! Чудесно, дорогая! Приезжай сейчас же.
– Я подозреваю, – говорила она, ведя Джини в большую неприбранную комнату, служившую в доисторические времена кабинетом деду, – я подозреваю, что третья жена собирается убить вторую жену, потому что каждая из них крутила роман с сыном мужа от первой жены… Мэри подошла к телевизору, по экрану которого уже плыли титры закончившейся серии мыльной оперы, и выключила его.
– Но с другой стороны, – продолжала она, – этот сынок сам может оказаться отпетым мерзавцем, и хотя у него с третьей женой отца был бурный роман, он хочет нагадить ей, потому что на самом деле является скрытым педерастом и втайне ненавидит всех женщин…
– Придумано очень запутанно.
– Ужас до чего! – согласилась Мэри с радостной улыбкой. – Путаница и белиберда такая, что любо-дорого… Как раз для меня! В конце все, конечно, разрешится. Так всегда бывает. Вот тогда-то и узнаем, кто негодяй, а кто хороший. Мне нравится, когда все встает на свои места. Эта нынешняя галиматья… Кстати, что ты будешь пить?
– Хорошо бы кофе.
– Ты пьешь слишком много кофе и злоупотребляешь этой едой в забегаловках. Хоть раз в кои-то веки дай накормить тебя по-человечески. Посиди у камина, пока я закончу возиться с сандвичами, а потом побалуем себя шоколадным муссом.
Джини улыбнулась. Она знала, что спорить с Мэри столь же бесполезно, сколь опасно мешать ей на кухне. Она, как и было велено, села у камина и с удовольствием оглядела эту комнату, так хорошо знакомую. Само пребывание здесь всегда вселяло в нее чувство уверенности и умиротворения. Находясь у Мэри, Джини чувствовала себя вполне умиротворенной и довольной жизнью.