Любовники и лжецы. Книга 1
Шрифт:
– Конечно, только между нами…
– Ну что ж, – Мэри подалась вперед и понизила голос. – Это действительно было весьма необычно. Мы гостили у них уже третий день, а старый С. С. знал, что я люблю верховую езду. Я думаю, он хотел немного повыпендриваться, поскольку у него были изумительные лошади, великолепные конюшни и все такое. Так или иначе, мы поехали на верховую прогулку: я, отец, С. С. и оба мальчика – Прескотт и Джон. Я сразу же поняла, что бедняга Прескотт не любит лошадей. Он их панически боялся, это ведь сразу видно. Когда мы пришли в конюшню, один из грумов вывел для него пони – чудесную маленькую кобылку, к тому же очень спокойную. Но как только он хотел помочь мальчугану взобраться в седло, С. С.
– Шестилетнему-то мальчику?
– Именно. Я своим глазам не верила. Лошадь Прескотта была в пене и мыле, сам С.С. с трудом сдерживал ее, поскольку животное было готово понести. И тем не менее, глядя на Прескотта сверху вниз, он холодно произнес: «Садись в седло».
– И он послушался? Мэри вздохнула.
– Милая, он был не в состоянии. Он был запуган, парализован страхом, дрожал. По-моему, он хотел что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. И вот тут-то Джон сделал удивительную вещь…
– Он вмешался?
– Даже более того. Он сделал несколько шагов и оказался прямо перед отцом, в то время как Прескотт съежился за его спиной. С бледным решительным лицом Джон посмотрел на отца и сказал: «На эту лошадь он больше не сядет. Я не позволю. Это опасно…» Я не помню точно, что случилось вслед за этим, поскольку все произошло очень быстро. Отец стал что-то говорить, сделал шаг вперед, чтобы оттолкнуть Джона в сторону или еще что-то. И тогда Джон ударил его. Сильно, по-настоящему. Джон был довольно высок для своего возраста, а в сапогах для верховой езды и того выше. Он ударил отца хлыстом по лицу.
В комнате воцарилось молчание. Мэри поежилась.
– Ему было десять? – спросила Джини.
– Десять. Это было так неожиданно! И не то, чтобы Джон вышел из себя и потерял голову, ничего подобного. Он был совершенно спокоен. Может быть, несколько бледен, но лицо у него оставалось абсолютно невозмутимым. А ударил он С. С. в самом деле сильно, у того через всю правую щеку пролег багровый рубец.
– И что же сделал С. С. Хоторн? Дал сдачи?
– Нет, ничего подобного. Он просто стоял и молча смотрел на Джона, а потом расхохотался. Закинул голову назад, затрясся всем телом и, представь себе… Он не был ни зол, ни удивлен, ни ошарашен. Он был обрадован, восхищен. Он протянул руки и заключил Джона в свои медвежьи объятия, оторвал его от земли и расцеловал в обе щеки…
– И все?
– И все. На этом драма завершилась. Прескотт был освобожден от лошадиной повинности, Джон не произнес ни слова, а мы с папой поехали обратно к дому. Папа был вне себя от негодования, мы даже уехали раньше, чем собирались, – вечером того же дня. Однако С. С. Хоторну было на все наплевать. Он лишь бахвалился на каждом углу, что один из его детей осмелился перечить ему, что, по крайней мере, один из его сыновей – настоящий мужчина, а не размазня. Это было отвратительно – перед детьми, перед гостями – и продолжалось на протяжении всего обеда.
Джини наблюдала за Мэри. Доброе лицо мачехи было серьезно, в глазах плескалась тревога, словно что-то очень сильно взволновало ее. Она вздохнула, покачала головой и слабо попыталась улыбнуться.
– Ну вот, пожалуйста, маленькая зарисовка из частной жизни Хоторнов. Мне кажется, этот случай может многое рассказать о Джоне. Он показывает, каким храбрым этот человек был уже тогда. И сейчас, когда я оборачиваюсь назад… – Незаконченная фраза повисла в воздухе.
– То что? – спросила Джини, однако Мэри почему-то решила не продолжать.
– Да ничего, – ответила она более резко, – просто Джон не самый простой человек для дружбы, даже если знаешь его столько времени, сколько знаю я. Он… Впрочем, оставим это. Ведь ты пришла сюда не для того, чтобы выслушивать мои воспоминания о Хоторнах. Я, должно быть, утомила тебя до смерти.
Мэри поднялась, взяла из сигаретницы одну сигарету, которую позволяла себе выкурить за день, и зажгла ее. Ее все еще что-то беспокоило. Джини ясно видела, как она пытается отогнать от себя какую-то мысль. Затем Мэри встряхнулась и вновь обернулась к Джини, на сей раз с улыбкой.
– Как бы то ни было, мне бы очень хотелось, чтобы вы с Джоном познакомились по-настоящему. И, конечно же, с Лиз. Ведь такая обида: каждый раз, когда я собираюсь вас свести, либо тебя не оказывается в городе, либо его. Ты, поди, и в эту субботу занята?
– В субботу? Нет, свободна.
– Вот и отлично! Значит, придешь? У меня будет званый ужин, да и у Лиз как раз в субботу день рождения, – улыбнулась Мэри. – Я собиралась устроить смесь приема с вечеринкой по случаю ее дня рождения, совместить полезное с приятным. Я вынуждена пригласить массу довольно скучных людей, так что ужин сам по себе, скорее всего, превратится в мрачное мероприятие. Сама знаешь, что за народ эти дипломаты: протокол, порядок рассадки за столом… Но Джон с Лиз придут… – Некоторое время Мэри колебалась, а потом просияла. – Эврика! Почему бы тебе не присоединиться к нам уже после ужина? Посидим, выпьем. Так будет гораздо веселее. Самые скучные к тому времени уже разойдутся.
– А Хоторны останутся?
– Конечно, – засмеялась Мэри. – Джон всегда засиживается допоздна, лучшей своей формы он достигает в полночь, как и я.
Она умолкла и вдруг раздраженно засетовала, услышав в прихожей звонок.
– Кого там еще черт принес! Уже половина одиннадцатого!
Пес на ковре поднял огромную голову и посмотрел в сторону входной двери. Шерсть у него на загривке встала дыбом, он зарычал. Звонок повторился. Мэри посмотрела на Джини.
– Какая чушь! Сама себя за это презираю, но после смерти Ричарда, оставаясь одна в таком большом доме, особенно по ночам, я иногда нервничаю. Глупо… Хотя Пес-то совершенно бесполезен: лая много, а толку мало…
– Я открою.
Джини пересекла комнату и вышла в холл, а Мэри замерла позади нее в дверях кабинета. Джини почувствовала, что злится на саму себя: ну почему ей никогда не приходило в голову, что Мэри может волноваться? И она тут же заметила, что входная дверь в доме Мэри, как и следовало ожидать, практически не защищена: хлипкий замок да старая ерундовая щеколда. Ни цепочки, ни глазка. Отметив в уме, что этим следует заняться, она открыла дверь и выглянула в ночь.
Первое, что она услышала, был странный звук – легкое шипение, похожее на радиопомехи. С неба лил дождь, улица была плохо освещена. Джини вглядывалась в темноту, дожидаясь, пока глаза привыкнут к тусклому свету. Наконец она увидела темный силуэт машины, от которой тут же отделилась человеческая фигура и двинулась к крыльцу. Внезапно свет выхватил из темноты белесые волосы и рукав черного мужского плаща.