Любовники старой девы
Шрифт:
— Твоей, разумеется! Я как-то привык обходиться без свадеб!
Спустя примерно двадцать пять лет после описанных событий, армия Сулеймана разбила под Мохачем венгерскую армию, которой командовал Януш Запольи. Буда и Альфёльд попали под власть османов. И долго еще мятежный полководец вел борьбу за целостность венгерского государства, распавшегося на отдельные княжества и провинции. Пока не сложил свою буйную голову.
В музеях Будапешта можно увидеть несколько портретов Януша Запольи.
В то же самое время молодой чиновник султанской канцелярии Мехмед Нешри начал работу над выдающимся произведением османской историографии, хроникой становления и расцвета великой империи, — «Зерцало истины».
Сохранились два портрета Мехмеда Нешри. Один из них находится в Истамбульском дворцовом музее, второй — в частном собрании в Венеции. До сих пор неясно, какой из них является подлинником, а какой — всего лишь копия. Потому что фактически это один и тот же портрет.
И если сравнить портреты Януша Запольи и Мехмеда Нешри, видно, как они похожи! Но, разумеется, в этом нет ничего удивительного, когда…
…когда восстание подавлено и на улицах еще стреляют И женщины бегут из магазина в магазин и кошельки сжимают в потных кулачках На мусорных бачках соседские играют дети изображая танки и танкистов А я вхожу с тобой в кафе на Пашарете пока еще открыто «Девушка, а вы еще не закрываетесь, а?» будем кофе пить с пирожными Вот это прежний я Мой галстук Узел завяжи стяни широкий пестрый Ты видишь, в галстучной булавке стеклянный шарик Посмотри, в нем, словно в маленьком окне, ты видишь, человек в чалме он скачет на коне Вот… видишь… Он скачет в объемном крохотном пространстве, где, молча, действует закон, неограничивающий его свободу А здесь, во мгле реальностей, свободен только он который никакому не принадлежит народу Он — сказка вот и всё! О философии, свободе и пирожных мы говорим на Пашарете. Провода висят Автобусы не ходят Выбитые стекла Кого-то убили у консерватории О-о! И пальчики в перчатках из нейлона Смущённо держат сигарету до конца А критик Виллибальд Алексис говорит о ранних пьесах Гейне: «У господина Гейне — все мавры — евреи!» Нет, не прощайте, критик вас не быть не может иначе жизнь преснятина Прощайте, комната студента, девочка моя, где мы где я, зажмурясь, постигал твой алфавит и сладко проникался литерой «А» которая дворец Нам всё же остается пух твоих подмышек и запах — как ты говоришь? — каштановый? — мой тополиный ствол… Купи шубку и закажи меховые сапожки А кровать — возможно, в стиле Бидермейер — продается Возможно, нам еще пешком идти придется проводнику все деньги отдавать А вы, похожие на кротов, хотите выдумку предать огню А я бездумно сочинять готов и нелепые сказки ценю! Шагайте в том или в другом строю на тот или другой собирайтесь бал Я жизнь в лицо не узнаю зато я всё читал! Я втаскиваю чемодан в вагон Ау, носильщики! Наперченная колбаса на станции, прощай! «Эй, эмигранты, покрепче держитесь на поворотах!» — кричит проводник Пошел, пошел вагон! Последний — на перрон — окурок Прощай, мой город! В последний раз Прощайте, город австрийских Фердинандов, русских танков и трансильванских турок! И только критик Виллибальд Алексис, не прощайте нас! Хлещите нас веревкой жгите нас огнем, чтобы отчаяньем пылали наши строки!.. Я говорю душе: Не прекословь уйдём от времени впадём в моря Со мною светлая со мной любовь Со мной жемчужина моя! Из мрака, из тьмы уносимся прочь А там впереди всё та же ночь А небо, а море, а солнца свет? Во времени? В пространстве? О, нет! И разом от слов родных отвык мой гибкий бездумный язык И бредет в одиночестве наша судьба по улице Гюль-баба Никто не заметил, никто не спас Безумная, ищет нас Одна, без нас, наша судьба О, одинокая наша судьба О, улица Гюль-баба!КОНЕЦ