Любовники
Шрифт:
"Расслабиться?" - спросил он сам себя, снимая очки и украдкой глянув на Мэри.
А та как раз встала со стула и выключила трехмерку. И захлопотала в стенном шкафу. Ему пижаму на ночь ищет, себе рубашку. И не счесть, в который это уже раз на сон грядущий стало нехорошо в желудке.
Мэри обернулась и увидела, какое у него сделалось лицо.
– Что еще?
– спросила она.
– Так. Ничего.
Она пересекла комнату (топ-топ-топ-топ, и все; поневоле вспомнишь, какой простор для ходьбы в заповеднике). Подала мятую пижаму и сказала:
– По-моему, Олаф так и не сунул ее в чистку. Хотя он тут ни при чем. Деионизатор не работает. Олаф оставил записку, что вызвал техника. Но сам знаешь, как они тянут с починкой.
– Было бы время - сам починил бы, - сказал он. И понюхал пижаму. Сигмен великий! Это же сколько у нас чистка не работает?
– С твоего отъезда, - сказала она.
– Ну, и пот вонючий у этого Олафа!
– сказал он.
– Будто он постоянно насмерть запуган. И не диво. Старикан Ольвегссен меня стращает так, что ого-го!
Мэри залилась краской.
– Только и знаю, что молюсь, чтобы ты перестал говорить непристойности, - сказала она.
– Когда ты наконец оставишь эту привычку и поймешь, что впадаешь в антиистиннизм? Разве не знаешь, что...
– Знаю, - даже не дослушал он.
– Каждый раз, когда я произношу имя Впередника всуе, я тем самым чуть оттягиваю благой Конец времен. Ну, и что?
Мэри попятилась, так громко он это сказал, да еще с издевочкой.
– Как то есть "ну, и что"?
– ушам не веря, отозвалась она.
– Хэл, но ты же не взаправду...
– Ясно, что не взаправду, - сказал он со вздохом.
– Конечно, не взаправду. Разве можно? Просто ум за разум заходит от твоих постоянных упреков.
– Впередник говорил: "Не проходи мимо. Непременно укажи брату своему на его антиистиннизм".
– Я тебе не брат. Я тебе муж, - сказал он.
– Хоть уже миллион раз и нынче все отдал бы, только бы перестать им быть!
И где та назидательность, где неприступность? Глаза у Мэри налились слезами, губы задрожали, подбородок затрясся.
– Ради Сигмена!
– сказал он.
– Только не реви.
– А что же мне остается делать, если мой собственный муж, плоть моя, кровь моя, соединенная со мной Госуцерквством истиннизма, осыпает меня проклятиями? Меня, ни в чем не повинную!
– Ни в чем. Кроме того, что норовишь подставить меня АХ'у при каждом перепавшем случае, - сказал он, отвернулся и взялся за расстановку откидной кровати.
– Наверняка все постельное белье провоняло Олафом и его бабищей жирной, - сказал он.
Подхватил простыню, нюхнул и чуть на стену не полез. Сорвал простыни, сорвал наволочки, швырнул на пол. И свою пижаму следом.
– На ВМ! В чем есть, в том и залягу. Жена называется! Почему соседей не попросила, чтобы они в свою чистку сунули?
– Сам знаешь, почему, - сказала она.
– Денег нет им платить за их чистку. Была бы у тебя СН неприглядней - могли бы себе позволить.
– Откуда ей быть неприглядней, когда ты стучишь АХ'у, стоит мне хоть на вот полстолечко проштрафиться?
– Нашел виноватую!
– гневно сказала она.
– Хороша бы я была сигменитка, если бы врала доброму авве и говорила, что ты заслуживаешь лучшей СН! Я жить не смогла бы, зная, что на мне такой антиистиннизм в глазах у Впередника! Чуть к АХ'у войдешь, Сигмен со стены так смотрит, что внутри все горит, он каждую мысль мою читает. Ни за что! А тебе стыд и позор меня на это подбивать!
– Иди ты на ВМ!
– сказал он. И пошел в то самое.
Там в тесноте разделся и влез под душ на все положенные тридцать секунд. Повернулся под обдув и стоял, пока не обсох. Потом так взялся чистить зубы, будто норовил выскоблить каждое не то словечко, которое ляпнул. Как всегда, накатила стыдуха за все, что наговорил. А следом и страх: ох, и расколется перед АХ'ом Мэри, ох, и расколется после он сам, ох, и заварится потом! Не исключено, что выведут такую СН, что вообще каюк. Бюджетец, и так-то тощенький, вовсе лопнет. И придется лезть в долги, как никогда не лез, не говоря уже о том, что ВМ ему будет, а не повышение при ближайшей переаттестации.
С тем оделся и вышел из того самого. Чуть Мэри с ног не сбил по ее пути туда. Увидев, что он одет, как на выход, она остановилась и сказала:
– Ах вот оно что, вот почему ты белье на пол побросал! Хэл, не смей даже думать!
– Еще как посмею!
– сказал он.
– Не стану спать в Олафовом поту!
– Хэл, прошу тебя, - сказала она.
– Не произноси больше этого слова. Ты же знаешь, я не выношу пошлостей.
– Извини, пожалуйста, - сказал он.
– Хоть по-исландски заставь меня это дело называть, хоть по-еврейски, а на любом языке смысл все равно один: мерзкое человеческое выделение, то есть пот.
Мэри заткнула уши пальцами, опрометью кинулась в то самое, да еще и дверью за собой грохнула.
Он вытянулся на тощем матрасишке и закрыл локтем глаза от света. Через пять минут услышал, как дверь открылась (пора бы петли смазать, так даже смазочку прикупить ни у них, ни у семейства Олафа Маркониса свободных денег нет). А если его СН завалится, Марконисы того гляди подадут на переезд в другую пука. И если им подыщут, тогда запросто могут подселить на пересменку какую-нибудь в упор несносную парочку, не приведи, из только-только выскочивших в спецы высшего разряда.
"Ох, Сигмен!
– подумалось.
– На кой мне не в радость то, что есть? На кой мне никак не приладиться к порядку вещей? На кой мне навязано столько от Обратника? Подсказал бы ты мне!"
А тут и Мэри опять подала голос, мостясь в кровати рядом с ним.
– Хэл, ты зря нацелился на этот небуверняк.
– Какой еще небуверняк?
– сказал он, хотя отлично знал, о чем речь.
– Сон в дневной одежде.
– А что, нельзя?
– Хэл, ты же прекрасно знаешь, что нельзя, -, сказала она.