Любовные истории
Шрифт:
Старшая дочь Елена прекрасно говорила по-английски и читала в оригинале Шекспира, а младшая, прелестная Машенька, целыми днями музицировала под руководством итальянца, не жалевшего сил и времени, чтобы поставить голос, которым впоследствии восхищался весь высший свет.
В доме, наполненном веселым детским смехом, все обязанности были строго разделены. Старшие девочки помогали матери ухаживать за младшими сестрами. Лена следила за тем, чтобы у отца на рабочем столе всегда был горячий кофе, а Александр учил девочек рисованию и французскому, а также сопровождал их на прогулках.
Все дети отличались прилежанием в учебе. Ссоры в доме случались редко, да и то проходили они в форме
Мария Николаевна в сибирских мемуарах говорила о впечатлениях детства и юности немного, но некоторые отрывки свидетельствуют, что она была впечатлительной и очень живой девочкой: «Во время путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с сестрой Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее…» Упомянутый Марией поэт был не кто иной, как Александр Пушкин, который позже выразил впечатления девочки об этой забавной игре с морем в стихах:
Я помню море пред грозою.Как я завидовал волнам,Бегущим бурной чередоюС любовью лечь к ее ногам!Как я желал тогда с волнамиКоснуться милых ног устами!Нет, никогда порыв страстейТак не терзал души моей!В то далекое беззаботное время веселой девочке только исполнилось 15 лет, но она уже много размышляла о жизни, читала серьезные классические произведения и занималась пением.
Сложилось мнение, что генерал Раевский, не спрашивая о чувствах дочери, насильно отдал ее за князя Волконского. Жених в свои 37 лет уже хорошо зарекомендовал себя при дворе. Кроме того, он происходил из знатной семьи, ведущей корни от самих Рюриковичей, а его мать Александра Николаевна была статс-дамой двора.
Тем не менее блестящее положение в обществе, огромное состояние и титул имелись и у графа Густава Олизара, предводителя дворянства Киевской губернии, которому Мария Николаевна после предложения ей руки и сердца сразу отказала. Это его немало расстроило. Он писал Марии трогательные письма с просьбами ответить взаимностью, но все безрезультатно. Уже в старости граф признавался: «Нельзя не сознаться, что если во мне пробудились высшие, благородные, оживленные сердечным чувством стремления, то ими во многом я обязан любви, внушенной мне Марией Раевской. Она была для меня той Беатриче, которой было посвящено поэтическое настроение, и благодаря Марии и моему к ней влечению я приобрел участие к
Сергей Григорьевич Волконский воспитывался в строгих католических традициях, поэтому сватовство проходило так, как то было принято в церемонном XIX веке. Он послал отцу невесты письменное предложение руки и сердца, что говорило о его глубоком уважении не только к самой Марии, но и ко всей ее семье. Генерал Раевский знал о том, что Волконский состоит в тайном политическом обществе, и мог предугадать будущую трагедию, но все-таки не отказал ему. По-видимому, в женихе он увидел именно те качества, которые были присущи ему самому: патриотизм и благородство духа.
Когда Николай Николаевич вызвал Марию к себе в кабинет и прочитал ей письмо от князя Волконского, он понял, что не ошибся в выборе. Если бы дочь не испытывала к князю сердечного влечения, она бы ответила решительным отказом, а не томным кивком и едва сдерживаемой улыбкой. В честь помолвки Раевские и Волконские устроили грандиозный бал, где Мария познакомилась со своей свекровью. Нежная красота Марии привела все семейство Волконских в восторг, а когда она запела, Александра Николаевна заявила, что сноха непременно должна отправляться петь в Италию.
Вечер был омрачен только одним событием. Когда Мария танцевала с будущим мужем, она случайно задела свечу, и роскошное платье загорелось. Что это было, как не дурное предзнаменование? Однако с помощью Сергея Григорьевича несчастье удалось предотвратить, а наутро о нем и вовсе забыли.
Свадьба состоялась 11 января 1825 года, и Мария с удовольствием погрузилась в хлопоты по устройству уютного семейного гнездышка. Она заказывала изысканные занавеси из Парижа, ковры и хрусталь из Италии, много хлопотала по поводу конюшен и питания новой прислуги. Об этом она писала своей сестре из Одессы: «Дорогая Катенька! Ты пишешь о своих занятиях по хозяйству, что сказала бы ты, видя, как я хожу каждый день на кухню, чтобы наблюдать за порядком, заглядываю даже в конюшни, пробую еду прислуги, считаю, вычисляю, я только этим и занята с утра до вечера и нахожу, что нет ничего более невыносимого в мире.
Если папа в Киеве, умоляй его приехать к нам, я все приготовила к его приезду, велела повесить занавески и меблировать комнаты, так же как в помещении Орловых и братьев. Приезд их для меня был бы праздником, особенно Александра. Как я была огорчена тем, что он отказался от этого путешествия. M-mе Башмакова все время восхваляет его и тебя. Она как нельзя более предупредительна и должна считать меня очень угрюмой, так как я вообще совсем не любезна от природы, а теперь меньше, чем когда-либо».
Печаль молодой княжны вполне объяснима, ведь рядом не было любимого мужа, который в то время находился на учениях. Тем не менее гордость Марии Николаевны своим новым положением хозяйки большого дома явно чувствуется в строках письма. Сергей Григорьевич приходил домой поздно и всегда молчаливый. Мария Николаевна внутренним чутьем любящей жены угадывала, что он чем-то расстроен, но задавать вопросы не решалась. Вскоре княжна слегла, и обеспокоенному мужу сообщили, что она беременна. Будущую маму тотчас отправили отдыхать в Одессу, а князь Волконский остался в своей дивизии в Умани. Визиты жене он наносил редко, а когда приезжал, больше расспрашивал о ее самочувствии, чем говорил о делах. Позже Мария Николаевна писала: «Я пробыла в Одессе все лето и таким образом провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества; я не имела понятия о существовании тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на двадцать, и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле».