Любовные письма
Шрифт:
Книга вторая
Это письмо заключает просьбу за Харидема. О, милая Пейто [50] , будь мне помощницей, дай этим словам, которые я сейчас пишу, удачное свершение! Пусть будут они, как говорят, моей молитвой! Так вот — этот юноша тебя любит, Калика, и горит от зажженного тобою сладчайшего огня; он долго не протянет: жизнь его висит на волоске — он превратился в тень — если ты откажешь ему в спасении, которое в твоей власти. Аполлон, отвратитель зла [51] , пусть твою красоту, женщина, никто не попрекнет убийством, пусть толпа Эринний [52] не накинется на твои прелести! Ты на Харидема в обиде — я знаю. Действительно, он виноват. Но совершил промах по молодости лет и уже достаточно наказан — пусть смерть не будет возмездием за его провинность. Обдумай все, ради богов, и подражай, насколько это возможно для женщины, своей Афродите [53] . Она властвует над огнем, повелевает колчаном, но и Хариты сопровождают богиню. А ты, стоит на тебя взглянуть, зажигаешь, стоит заговорить — ранишь. Скорее уврачуй Харитами страдающего. Ты несешь огонь, но имеешь и воду. Затуши же сама не медля разожженное тобою пламя. Так я говорю, умоляя. А то, в чем хочу тебя наставить, остается сказать. Я верю, чрезвычайно приятно заставить юношей немного волноваться: это не дает им пресытиться любовными наслаждениями и показывает, что гетеры тоже испытывают любовь. Но если это делать без нужды, влюбленные начинают тяготиться. Один приходит в раздражение, второй посматривает на другую. Быстр Эрот — то он приходит, то улетает. Исполненный надежды, он летит на крыльях; лишившись надежды, обычно теряет перья. Поэтому уловка гетер
50
Пейто — богиня убеждения, спутница Афродиты.
51
Аполлон-отвратитель зла — фигура преимущественно народной религии.
52
Эриннии — богини, мстящие за убийство.
53
Афродита, богиня любви, мыслится покровительницей гетеры Калики, и потому богиня ей «своя».
54
Жезл — непременный атрибут вестника; жезл отправляющегося к гетере вестника — звонкая монета.
В храме, где мы молим богов, чтобы они избавили нас от страданий, со мной случилась великая беда. Когда с воздетыми вверх руками я шептал про себя слова молитвы, сам не знаю как, Эрот внезапно ранил меня. Я повернулся и, увидев тебя, сразу был сражен твоей красотой: взглянув, уже не мог отвести глаза. А ты заметила, что я смотрю на тебя, и, как это делают свободные женщины, немного прикрыла лицо, отвернувшись в другую сторону, и приложила к нему руку, сквозь пальцы которой чуть-чуть виднелась щека. Хочешь, чтобы я был тебе рабом? Я охотно отдам свою свободу. Кто иной может быть другом Питиады, как не Зевс, обернувшийся ради тебя быком, золотом или лебедем [55] ? О если б, кроме красоты, я мог хвалить и твою снисходительность ко мне! О если б несговорчивый нрав не спугнул добычу, пойманную в силки твоей красоты! Этой моей мольбе, о боги, если вам угодно, дайте свершиться! А тебе, любимая, клянусь — однако, кем из богов? Может быть, хочешь, чтобы теми, которых я сейчас только умолял?! До тех пор, пока ты пожелаешь оставаться моей владычицей (если б только ты желала этого вечно!), я буду твоим влюбленным рабом.
55
Влюбленный Зевс в образе быка похитил Европу, в виде золотого дождя сошел на Данаю и, обратившись в лебедя, соблазнил Леду.
Не в добрый час, Филинна, меня выдали замуж за этого ученого ритора Стрепсиада. Ведь всякий раз, когда надо идти ко сну, он до поздней ночи притворяется занятым своими судебными делами, ссылается на то, что обдумывает их, и, приняв вид оратора, машет руками и что-то бормочет себе под нос. Зачем только он женился да еще на девушке в самом расцвете молодости, раз ему совсем не нужно женщины? Может быть, чтобы обсуждать со мной свои процессы, чтобы ночью я вместе с ним рылась в законах? Но если он превращает нашу спальню в ораторскую школу, я скоро оставлю супружеское ложе, хотя мы и недавно в браке, и стану спать одна, а будет жадно хвататься за чужие дела, пренебрегая нашим, ведение моего я тогда поручу другому ритору. Понимаешь, что я хочу сказать? Конечно же: ведь я обращаюсь к тебе, кто по моим кратким словам легко догадается об остальном. Обдумай все хорошенько — как женщина ты, конечно, посочувствуешь женщине,— хотя я из стыда не могу прямо писать о том, чего мне не достает, и постарайся как-нибудь облегчить мою беду. Тебе, моей доброй свахе и вдобавок двоюродной сестре, нужно печься не только о заключении брака, но прийти на помощь теперь, когда все пошатнулось. Я схватила волка за уши; долго мне не удержать его, а отпустить страшно, чтобы сутяга не возвел на меня ложного обвинения.
Вчера я стал вызывать Дориду, как обычно, играя в переулке на свирели. Она, наконец, показалась в окне, точно сверкающая звезда, и шепотом говорит: «Я слышу, дорогой, но не могу выйти — мой господин дома. Он не уходит, чтобы помешать мне, любимый, встретиться с тобой. Останься, подожди. Я скоро спущусь, а за маленькое промедление щедрее вознагражу тебя. Потерпи, ради богов! Отчаявшись, не губи сегодняшний вечер, не огорчай живущего во мне влечения, не разжигай горячее пламени». Такими речами она ободряла, так манила, и словами, точно они были любовными стрелами, склонила, если придется, ждать до полуночи. Однако она вскоре спустилась с кувшином на левом плече, удачно придумав, что надо принести воды. Даже так Дорида показалась мне красавицей, словно на ней были украшения из золота. А волосы — что за прелесть! Какие они длинные! Немного убранные с бровей, они пленительно сбегают по шее и плечам. На щеках отблеск истомы, струящейся из глаз; пить ее губами — сладостно, описать — не легко. Дорида говорит: «Пока мы вместе, не будем упускать мимолетных возможностей, которые посылает нам случай». С радостью обнявшись, еще радостнее мы приступили к тому, что за этим следует: ведь возникающие препятствия делают это для влюбленных слаще и желаннее.
Что за голос! Что за лира! Как согласно они звучат, как слиты слова со звоном струн! Воистину Музы здесь неразлучно соединены с Харитами. Глаза юноши сосредоточены на музыке и пении, но, когда он смотрит на меня, сильнее песен чарует мою душу. Если б не таким был Ахилл (я знаю его по картинам в нашем доме), он не мог бы считаться действительно красивым, если б не так играл на кифаре, не был бы учеником Хирона [56] . О, пусть бы он пожелал меня, пусть бы ответил любовью на мою любовь! Впрочем, это дерзкие мечты. Какая женщина может показаться ему красивой, если он не взглянет на нее снисходительными глазами? Как сладостно такое соседство, клянусь Музами. Но подчас я испытываю жестокие страдания: хватаюсь за сердце — оно так бьется, что готово выскочить и, кажется мне, горит. Голова то клонится к самым коленям, то бессильно падает на плечи. А видя его, я стыжусь, робею, задыхаюсь от счастья. О сладчайший огонь, кто пролил тебя в мою грудь? Как сильно я страдаю, а отчего это — не могу понять. Меня гложет какая-то странная боль, по щекам неудержимым потоком льются слезы, бесчисленные мысли проносятся в голове: так, отраженный водой в чаше или чану, бегает по стене солнечный зайчик, своим движением воспроизводя вечно текущий поток вод. Или это то, что люди зовут любовью? Факел Эрота проник мне в самую печень [57] . Почему этот огненосный бог, забыв своих прежних прислужниц, обрушивается на еще непосвященную в мистерии и затевает войну с девочкой, не созревшей для Афродиты, запертой в женских покоях, строго охраняемой, так что при бдительных стражах ей едва удается даже выглянуть из дому. Счастлива дева, не знающая тревог любви, занятая только прялкой! Я стыжусь своего страдания, скрываю болезнь, боюсь открыться кому-нибудь: своим служанкам я не доверяю. О беда! Из-за нее я хожу взад и вперед по комнате и ломаю руки, когда не достает сил терпеть. И нет мне ни исцеления, ни хотя бы краткой передышки. Ведь юноша, мой сладчайший враг, поет свои чудесные песни напротив, и я не знаю, что мне делать. И откуда мне, несчастной, знать, когда я ломаю себе голову над тем, природа и особенности чего мне неизвестны, потому что я неопытна в любовной науке и не знала любовного ложа. Прощай, стыд, прощай, целомудрие, прощай, мучащая меня скромность девственности! Я чувствую зов природы, который, кажется, не признает никаких законов. На время я отучусь краснеть и тогда, может быть, избавлю свою душу от страдания. Весьма кстати я за письмом чихнула. Может, мой любимый подумал обо мне. О, если б мы могли насладиться друг другом не только одними глазами, но всем телом! Гарпедона (я нарочно поведала тебе про сладкую боль моей любовной раны), приди теперь и дай мне совет. Скажи, что тебе понадобились нитки для основы, для утка или еще что-нибудь в этом роде. Прощай и, клянусь Эротом, клятвой, которой я научилась у него самого, сохрани все это в полной тайне.
56
Ахилла еще Гомер считал самым красивым из греческих героев. Кентавр Хирон был воспитателем юного Ахилла и обучил его наряду с прочим музыкальному искусству.
57
Печень считалась средоточием страстей.
Зная, что любим, ты воображаешь о себе, заносишься, поднимаешь брови [58] , окрыленный своими мыслями, прямо-таки паришь в облаках, свысока смотря на нас, ступающих по земле, и сильнее своей матери-флейтистки, играя, надуваешь щеки. С чего, Формион, ты так быстро поверил, что она тебя любит? Может потому, удивительный ты человек, что красив лицом? Желаю ей быть столь же красивой: она это заслужила. Наслаждайтесь друг другом подольше, и пусть ваш ребенок пойдет в отца. Кинжал нашел свои ножны. Ты победил, отбив мою возлюбленную. Вечно ты стараешься попасться мне на глаза, что-то бормочешь и улыбаешься. Тебе доставляет удовольствие вызывающе смеяться мне в лицо и хвастливо махать руками. Тебе любо издеваться надо мной, потому что насильно прогнал меня от возлюбленной. Но я смеюсь еще веселее: ведь я втолкнул тебя к ней, и мое поражение лучше, чем твоя, как говорится, кадмейская победа [59] . Ведь победителю, который одержал верх в борьбе за что-нибудь нестоящее, не следует завидовать.
58
Согласно греческой физиогномике, поднятые брови — признак надменности.
59
Выражение «Кадмейская победа» связывалось с различными событиями легендарной истории основанных Кадмом беотийских Фив, но чаще всего с битвой братьев Этеокла и Полиника за обладание городом, кончившейся гибелью обоих.
Девушка-служанка влюбилась в любовника своей госпожи. Начало ее любви положила необходимость прислуживать им обоим. Часто девушка слышала их нежные беседы друг с другом, так как стояла неподалеку на страже и следила, чтобы кто нежданно не появился. Случалось, девушка видела и то, как они обнимаются. И вот Эрот со своим факелом и стрелами проник через уши и глаза к ней в сердце. Служанка сетовала на свою судьбу: у рабов и любовь — рабыня. Ведь она не имела права разделять радостей своей госпожи и могла только, подобно ей, испытывать желание. И как же девушка поступила? Эрот не оставил ее без своей помощи. Однажды, когда госпожа послала ее за своим любовником, служанка прямо без обиняков сказала ему: «Если, милый, хочешь, чтобы я тебе помогала и наперед служила с охотой — но что говорить? Как от человека, опытного в любви, от тебя, конечно, не утаилась моя страсть. Но нравлюсь ли я тебе, раз ты сам так красив? Скажи? Согласен? Согласен, я знаю». А молодой человек (ведь служанка была хороша собой и вдобавок девушка) тут же — сказано-сделано — и с превеликим удовольствием стал исполнять ее просьбу, сжав молодые яблоки ее грудей и вкушая простодушные поцелуи. Ведь поцелуи женщин лишены непосредственности, поцелуи гетер — лицемерны, поцелуи же девушек искренни, как и их нрав. Они несут с собой нежную влажность и теплоту учащенного дыхания, потому что сердце — у самых губ, а душа — у самого своего порога: если приложить руку к груди, слышно ее трепетание. Так они вдвоем проводили время, а коварная госпожа, осторожно и неслышно ступая, подкралась к любовникам и в страшной ревности стала тащить служанку за волосы. Та же стонет и говорит: «Судьба не обрекла заодно с телом и душу мою тебе в рабство. Я почувствовала желание. Это же позволено. Остановись, ради богов. Тебе, кто сама любит, следовало бы жалеть влюбленную. Не оскорбляй, госпожа, нашего общего владыку, Эрота, чтобы невольно не оскорбить собственной любви. Ведь и ты его раба: обе мы несем общее иго». Так сказала служанка. А госпожа шепотом говорит юноше, взяв его за правую руку: «Как настоящий сицилиец, Эмпедокл, ты воруешь зеленый виноград и собираешь урожай в винограднике совсем молоденькой девочки, которая не умеет даже целоваться. Ведь девушка, еще не посвященная в таинство Афродиты, не приносит радости на ложе, потому что не обучена любовным ласкам, а такая женщина, как я, имеет достаточный опыт в делах любви, чтобы доставить себе и возлюбленному тысячу радостей. Женщина целует, девушку целуют. Ты убедился в этом. А если забыл, подойди, любимый, и я сладко дважды и трижды напомню тебе, какие богатства способна дать».
Я был влюблен в красивую девушку Аригноту. Родители, как полагается, отдали Аригноту мне в жены, и брак воистину был сладостным: я получил ту, кого любил. Можно было думать, что эти узы крепки, зная, сколь прочен брак, если в основании его, по счастью, лежит любовь. Но жестокий Эрот склонил меня к перемене, и теперь вместо Аригноты я люблю свою тещу. Что делать? Как, отбросив стыдливость, говорить с ней как с любимой и в то же время соблюдать приличия, поскольку она — теща? Ведь она по доброму расположению называет своего зятя сыном. Как мне заводить любовные беседы с женщиной, которую я часто звал матерью? Поэтому, выйдет у меня что-нибудь или не выйдет, и в том, и в другом случае я несчастный человек! Вы, боги, отвратители зла, избавьте меня от этого нечестья! Пусть я никогда не дотронусь ни до дочери, ни до матери.
Ты, наверное, думаешь, что причинила мне горе, бросив столь пылкого возлюбленного, как я. Меня же это, клянусь твоей красотой, не так тревожит в сравнении с другим, гораздо большим несчастьем — по простоте и неопытности ты преступила страшную клятву. Но я хочу, чтобы ты не была в ответе перед богами, блюдущими нерушимость обетов, если и разлюбила того, кто тебя любит, и не сумела сохранить клятв. Но я боюсь (пусть эти слова будут произнесены, хотя я и молю, чтобы они не сбылись), как бы боги не покарали тебя. Это мне страшнее, чем лишиться твоей любви. В моей беде я тебя не виню и поэтому никогда не перестану, милая, умолять Дику, чтобы она не наказала тебя за твои проступки, но, даже если снова по своей прихоти совершишь что-нибудь недозволенное, опять пощадила и даровала прощение, подобающее твоему юному возрасту. У меня достанет сил сносить свою несчастную любовь, только бы не видеть, что ты терпишь муки. Прощай! Да простят тебе боги твою вину! Какой оскорбленный, скажи ради Зевса, писал более мягко.
Прекрасную я нарисовал девушку и влюбился в свою картину. Искусство зажгло во мне страсть, не стрела Афродиты: собственная рука нанесла мне рану. Как бы счастлив был я, если б не было дара живописи у меня! Я бы не полюбил тогда несовершенное изображение. А теперь всякий равно восхищается моим искусством и сострадает моему безумию: в глазах всех я столь же злосчастный влюбленный, сколь умелый живописец. Но зачем я убиваюсь и проклинаю свою руку? По картинам я знаю Федру, Нарцисса, Пасифаю [60] . С Федрой не всегда был сын Амазонки [61] , Пасифая была охвачена совсем необычной страстью, и стоило охотнику протянуть руку к источнику, как желанный юноша пропадал, растекаясь под пальцами. Ведь источник изображает Нарцисса, а картина — и источник, и жаждущего красоты Нарцисса. Моя любимая со мной, сколько я хочу, она — прекрасная собой девушка, и, если я протягиваю руку, не исчезнет, а сохранит свой образ. Она сладко смеется, чуть приоткрыв рот, и, кажется, что слово у нее уже на губах и, еще немного, с них слетит. Я часто приближаю ухо к ее рту, чтобы уловить, что она шепчет и, не слыша ничего, целую ее губы, нежные лепестки щек, прекрасные глаза и пытаюсь склонить девушку к любви. А она, как гетера, разжигает меня молчанием. Я увлекаю ее на ложе, заключаю в объятья, прижимаю к груди, чтобы утишить свою страсть и, в конце концов, дохожу до исступления. Потом понимаю, что обезумел и страшусь погибнуть из-за своей неодаренной жизнью возлюбленной. Губы ее в расцвете, но не дают плода поцелуя. Что пользы, если волосы прекрасны, когда это не настоящие волосы? И я плачу и умоляю, а нарисованная девушка глядит на меня незамутненным взором. О если бы, златокрылые мальчики Афродиты [62] , вы одарили меня такой же, но только наделенной жизнью подругой, чтобы я увидел нечто лучшее, чем произведения искусства — девушку, цветущую красотой жизни. Я с радостью поставил бы рядом свою картину и творение природы, чтобы насладиться их совершенным соответствием друг другу.
60
Филопинак имеет в виду картины, в основу которых были положены известные мифологические сюжеты. Федра, супруга Тесея, влюбилась в своего пасынка Ипполита, была причиной гибели юноши и сама кончила жизнь самоубийством. Охотник Нарцисс влюбился в свое отражение в воде, а Пасифая, супруга критского царя Миноса,— в быка.
61
Сын Амазонки — Ипполит.
62
Крылатые мальчики Афродиты — Эроты.