Любовные письма
Шрифт:
Я бы желал, если б это было возможно, спросить каждого по отдельности, кто когда-нибудь любил, подпадал ли он под двойные чары, разделяя свою любовь между двумя женщинами сразу? Ведь любя гетеру, я, чтобы забыть ее (на это была моя надежда), женился на порядочной женщине, однако нисколько не остыл к гетере, прибавилась только любовь к законной супруге. Когда я с одной, не забываю другую, рисуя себе в душе ее образ. Я уподобился кормчему, который должен справляться с двумя ветрами: один дует отсюда, другой — оттуда; оба они сражаются друг с другом за корабль, катят в противоположные стороны волны, гонят каждый в своем направлении. О если б, подобно Эротам, поселившимся рядом в моем сердце, и женщины, не ревнуя, могли бы ужиться между собой!
Даже нищета не может исправить злонравную женщину и научить ее хоть в чем-нибудь подчиняться супругу! Я намеренно женился на бедной девушке, чтобы не страдать от надменности богачки. Я полюбил ее сразу, но сначала из-за бедности девушки жалел. Мне казалось, я сострадаю ее незавидной судьбе, так как не понимал, что такое сострадание — начало любви. Жалость ведь нередко порождает любовь. Однако, несмотря на свою бедность, она намного превзошла и гордостью и надменностью любую богачку. Сущая Диномаха [63] нравом и именем, только что не пускает в ход рук, но, наподобие жестокой повелительницы, сурово правит мной, не уважает
63
Диномаха — «ужасная битва».
64
Цитата заимствована из комедии Аристофана «Облака» (ст. 54). Игра слов: «плотно ткать» — означает по-гречески также «мотать деньги», что, принимая во внимание жест Евбулида, показывающего на свой дырявый плащ, придает фразе двусмысленный и иронический оттенок.
65
Прогнать к воронам — ругательство, соответствующее нашему «послать ко всем чертям».
Напрасно тревожишься, сладчайший мой, напрасно думаешь, что я могу любить кого-нибудь, кроме тебя, чтобы так милостива была ко мне Афродита! Все время, пока ты был в отъезде, я помнила и любила тебя. Но ты бросил меня спящую и поспешил в Мегару. А я, проснувшись, стала так причитать: «Не Филонид ты, а Тесей — покинул спящую и ушел» [66] . Теперь все зовут меня Ариадной, но ты для меня и Тесей, и Дионис. У тебя не звенело в ушах, когда в слезах я вспоминала тебя? Если б ты знал, что, лежа ночью без сна, я думала о тебе и спрятала письмо, написанное твоей рукой, между грудей, стараясь успокоить этим готовое выпрыгнуть от любви к тебе сердце, ты бы тысячу раз поцеловал меня. Я знаю, знаю, почему ты стал подозревать меня: как гетера, ради платы водящая знакомство с юношами, я притворяюсь влюбленной в своих поклонников в надежде сильнее разжечь их желание. Ведь, чтобы не докучать тебе вечными просьбами, мне нужно брать деньги у других. А ты меня бранишь, забыв, что я только притворяюсь. Не надо, прошу, молю и обливаю слезами мое письмо! Я поступила дурно, признаюсь, если можешь выслушать чистосердечное признание. Хочешь — покарай меня чем угодно, но не губи нашей любви. Только этого наказания я не перенесу, клянусь твоим луком, стрелами которого ты сладко ранишь меня. Впредь я постараюсь не доставлять тебе огорчений — ведь я люблю тебя, Филонид, не как свою собственность, а как самое себя. Это я написала, Эроты свидетели, задыхаясь от слез и каждое слово сопровождая стоном.
66
Согласно мифу, дочь критского царя Миноса, Ариадна, влюбившись в афинского героя Тесея, помогла ему одолеть чудовище Минотавра и вместе с ним бежала с Крита. На о. Наксосе Тесей вероломно бросил спящую Ариадну, но Дионис сделал покинутую своей супругой.
Если б Эрот тотчас не рассеял гнетущие нас злые чары и Афродита, прекрасного сына [67] прекрасная мать, быстро не пришла на помощь в беде, нас бы навеки разделяли непримиримый раздор и постоянная вражда. Напрасно ликовали те, кто завидовал нашей любви: из их козней ничего не вышло. Поэтому, желанный, клянусь Эротом, охраняющим мою и твою любовь, когда я вчера бегом прибежала к тебе, я плакала от счастья, без устали целовала дорогой мне дом, трогала стены руками и потом целовала свои пальцы, радуясь от всего сердца и сладко улыбаясь. Но одновременно не могла поверить во все это и говорила себе: «Бодрствую я или меня смущают сны?» Из-за того, что я так к тебе стремилась, какое-то неверие родилось во мне. Когда же ты увидел свою Мелиттарион [68] , словно говоря, что давно ждал моего прихода, радостно поднял палец и от удовольствия выразительно повел им в воздухе. Благодарение богам, покровителям влюбленных, за то, что они оживили нашу страсть: теперь я чувствую, как она выросла и окрепла. Ведь любовные нежности кажутся после разлада еще слаще.
67
Прекрасный сын — Эрот.
68
Мелиттарион — ласкательное от имени Мелитта — пчела.
Мы, милая, знаем о любовной страсти друг друга. Ты жаждешь моего мужа, а я безумно люблю твоего раба. Что делать? Как каждой из нас найти удобный выход, чтобы удовлетворить свое желание? Знай, что я молила Афродиту дать мне совет, как быть, и богиня тайно вдохнула в меня мысль, которую я доверяю тебе, Миррина, чтобы ты ее следующим образом выполнила. Сделай вид, что очень рассердилась на своего раба, владыку моей любви, и с побоями прогони из дому, но, ради богов, бей осторожно, соразмеряя свои удары с силой моей страсти. Красавец Евктит, разумеется, побежит ко мне, приятельнице своей хозяйки; тут я сейчас же пошлю к тебе мужа, якобы для того, чтобы он молил госпожу за раба, прямо-таки вытолкаю его с этим поручением. Таким образом, каждая из нас получит своего любимого и сумеет, руководствуемая Эротом, спокойно и без помех воспользоваться выпавшим ей счастьем. Но как можно дольше растяни свои любовные радости, чтобы мне тоже подольше насладиться. Прощай и перестань оплакивать раннюю смерть своего мужа: судьба взамен посылает тебе в возлюбленные моего.
Ты пренебрегаешь любящей, ни во что меня не ставишь, я у тебя на последнем месте, а моя любовь для тебя — доступное всегда удовольствие. Нередко ты даже проходишь мимо моего дома, словно никогда его не видел. Заносишься ты, Памфил, конечно, потому, что я не захлопывала перед тобой дверь, говоря: «У меня там другой», но впускала без лишних слов. Не поступай я так, ты бы горел и не меньше меня сходил с ума от страсти. Я избаловала тебя потому, что слишком сильно любила и не умела скрывать этого. Все вы становитесь надменными, когда понимаете, что вас любят. Понятно, что ты думаешь только о Таиде; она кажется тебе красавицей оттого, что твои домогательства напрасны. Ты бегаешь за ней, оттого что она издали обходит тебя: что с трудом дается в руки, то нам мило, а когда устаешь безуспешно уламывать подарками свою Таиду, хотя цена-то ей самое большее четыре обола [69] , волей-неволей вспоминаешь обо мне. Во всех своих горьких бедах виновата я сама. Ведь сколько раз я клялась покончить с этой глупой привязанностью, но стоило мне опять увидеть тебя, тотчас я бежала к тебе, как сумасшедшая, забывала обо всех клятвах, была чересчур щедра на ласки, сладко целовала, слишком крепко стискивала в объятьях и позволяла трогать себя за груди. Ты думаешь, я всегда
69
Обол — мелкая монета.
По доброте душевной, женщина, ты предупреждаешь меня; слова твои продиктованы горячей заботой. Ты ведь говорила: «До каких пор, юноша, будешь ты упорствовать в своем намерении, никогда не пропуская удобного случая? У меня есть муж. Напрасно не позорь меня. Иди своей дорогой, пока он ничего не заметил, чтобы такой славный юноша не погиб по моей вине». Однако, если так ты уговариваешь меня, можно из этого заключить, что никогда не любила и не видела влюбленных. Твои слова ясно говорят о неопытности. Влюбленные не знают стыда, даже если их забросать грязью, не знают робости, даже под угрозой смерти: нипочем им плыть, споря с волнами и ветром. В этом больше почтения к Афродите, чем в благовониях и жертвах. Оставь свои советы — они неразумны и совершенно вздорны. Бесстрашному в любви неведом трепет, и потому я буду подражать отваге лаконян. Ведь у них матери говорили своим сыновьям (мне же — что еще выше — это велит сердце): «Со щитом или на щите!» Перед лицом такой красоты я с радостью соглашусь выбрать между любовью и смертью. Мечу кости — теперь либо трижды по шесть, либо три [70] ! Не подумай, красивейшая из женщин, что это письмо только дело моей руки и моего языка, иначе далеко уклонишься от истины. Оно доказательство охваченной страстью души, которая рассказывает о своем страдании.
70
Трижды по шесть — результат, считавшийся признаком редкого везенья.
Женщина по имени Телксиноя, выдавая себя за порядочную, опускала покрывало на самые глаза и, робко выглядывая из-под него, незаметно для них безжалостно проводила молодых людей. Ведь и волк похож на собаку, самое лютое животное на самое ручное. Памфил, уж не знаю как, с первого взгляда в нее влюбился. Когда красота женщины потоком влилась в его глаза, он воспылал к ней страстью и потерял покой, словно бык, ужаленный оводом, но не смел открыть свою любовь, так как был смущен ее наигранной неприступностью. Женщина же, будучи многоопытной, поняла, что творится с юношей... [71] Человек этот подошел к влюбленному не как сводник, а как досужий любопытный. Рассказав множество чудесных историй, он объявил, что сумеет при помощи заклинаний покорить для него эту женщину. Сначала, получив с Памфила немалое количество золота, он начал бормотать какие-то непонятные слова и привел эту женщину к самым ногам юноши, как сам он хвастливо выразился, указывая на приближающуюся Телксиною. Она пыталась сделать разыгрываемую им комедию как можно более правдоподобной и потому во время обеда, по примеру порядочных женщин, закрывала лицо и едва притрагивалась к тому, что подавалось на серебряной посуде, зато чуть не проглатывала вместе с едой золотую. Затем призналась, что испытывает ответную любовь, впервые теперь узнав это чувство; Телксиноя делала все, что делают влюбленные: непрестанно заливалась слезами, горевала из-за того, что полюбила, или оплакивала измену своей чистоте, одним словом, казалось, что критянин в жизни не видел моря. А тот, кто представлялся магом, при каждом ее слове или движении восхищался собой, поднимая руку в знак превзошедшего все ожидания успеха. Так это повторялось и раз, и два, и три, и без конца. А когда незадачливый влюбленный был в результате изрядно ощипан и оказался голее обтесанного кола, они оставили разоренного юношу и совершенно от него отвернулись. Тогда он, мучимый любовью, стал умолять чудодея волшебным колесом [72] приворожить Телксиною; до такой степени он был во власти их низкой игры. А тот в ответ: «Мое искусство, дорогой, требует для подобных вещей подходящего времени, кроме того, ты получил уже достаточно». Одурачив так молодого человека, оба исчезли. Она представилась порядочной женщиной, а он, как на сцене, разыграл чудодея, беспрестанно призывал демонов, бормотал какие-то несуществующие имена и нашептывал наводящие ужас слова выдуманных волхований; при этом, разумеется, сам дрожал, но уговаривал стоявшего рядом юношу не бояться.
71
В тексте пропуск.
72
Волшебное колесо — один из аксессуаров любовной магии; птичку-вертишейку с раскрытыми крыльями привязывали к колесику и вращали его, приговаривая соответствующее заклинание, чтобы приворожить объект любви.
Посмотри, ради Зевса, как женщина исподволь склоняет свою рабыню к сводничеству! Она спрашивает: «Привиделось ли мне, служанка, как бывает во сне, или это действительно было, что поздно ночью перед дверьми нашего дома собралась веселая ватага юношей, которые друг перед другом старались угодить мне своей песней. Ведь в переулках никому не возбраняется шутить, смеяться и петь. Музами клянусь, они чудесно пели, прямо как Сирены!» «Ты, госпожа, слышала все наяву,— отвечает служанка.— Один из юношей, кудрявый, с только пробивающимся пухом на щеках давно уже влюблен в тебя; его зовут Гиппотал, но и без этого его сразу можно признать — так он красив. Часто Гиппотал заводил со мной разговор про тебя: «Мне бы хотелось,— говорил он,— потолковать с твоей госпожой», но я боялась передать тебе его слова». Госпожа тут же стала расспрашивать дальше: «Значит, милая, его намерения тебе известны?» «Конечно»,— подтверждает служанка. Тогда госпожа продолжает: «Пусть этот юноша, будто я ничего не знаю, снова пройдется здесь и споет: если он мне понравится, я вознагражу его». В следующий раз молодой человек появился в венке из роз, пел лучше, чем всегда, был признан красавцем, и оба наслаждались, не только приникнув один к другому грудью, но поцелуями сопрягая самые души. В этом ведь поцелуя осуществление, к этому его стремление. Ища друг друга в поцелуе, души встречаются у губ, и их соединение невыразимо сладко.
Молодой влюбленный по имени Ликон горячо выговаривает неподатливой женщине, под дверьми которой он долго и бесплодно томился. Умоляя ее, он говорил ей все, что тысячу раз уже говорили влюбленные любимым: «Разве тебя не трогает моя юность? Разве ты не чувствуешь сострадания к моей любовной тоске? Владей мной, покорив непокоренного ни девушками, ни юношами!» А она отвечает по примеру скифов так: «Обращаться ко мне — все равно, что бить огонь, дуть в сеть, забивать губкой гвоздь и делать другое, в равной мере бессмысленное». В конце концов, юноша от полной безнадежности рассердился и, разгоряченный негодованием, с надувшимися на шее жилами, стал жестоко упрекать свою желанную: «Как ты злонравна,— сказал он,— и уже слишком женщина, как черства, свидетели земля и боги. Можно только дивиться, что такая душа живет не в звере!» Она, немного склонившись щекой на левую руку и вызывающе упершись правой в бок, говорит: «Я тебе отплачу за эти слова. Твой язык немощен и мелет одни глупости, однако вот мой ответ на твои речи. Звери, блуждающие на вершинах гор, редко нападают на человека, но стоит им попасть ему в руки, как, возбуждаемые охотой, они привыкают к лютости. Точно так же как этих своих выкормышей, вы научаете нас быть безжалостными и жестоко обходиться с юношами. Влюбившись же сами, вы располагаетесь у наших дверей прямо на голой земле, неустанно молите у нас хотя бы словечка и в слезах клянетесь всеми богами, ведь клятвы у вас всегда готовы слететь с губ. Но, как волки любят ягнят, так и вы женщин: ваша страсть — настоящая волчья любовь. Насытив же вволю свое желание и успев превратить недавно любимых в любящих, вы начинаете заноситься, высмеиваете их красоту, презираете несчастных и с отвращением отплевываетесь от только что столь желанных наслаждений. Слез ваших хватает на один день — их можно утереть как пот, а клятвы, как вы сами говорите, не доходят до ушей богов. Ступай прочь, Ликон, ни с чем, разевая пасть, как голодный волк, и не зови дикими зверями тех, кто сам опасается попасться в их лапы».