Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим
Шрифт:
Я в душе уже простился с перстнем, понимая, что его мог найти кто-нибудь и взять себе или же он мог попасть в такую складку местности, что его ни в жизни не найти. Конечно, если бы я догадался взять с собой моего коня, то возможностей у меня было бы поболе – я смог бы за считаные часы прочесать окрестности, но пешком...
– Что ж, господа, – сказал я, – не смею вас больше беспокоить, позвольте откланяться. – С этими словами я развернулся и пошел прочь, намеренно проигнорировав вопрос о том, куда я собираюсь направить свои стопы. Я знал, куда их направлю, но боялся создать толкучку в той стороне, а
В предусмотрительности мне не могли отказать даже мои враги. Не подвело меня это мое качество и на сей раз. Я, хоть и явился сюда в исподнем, но по какому-то наитию прихватил с собой мешочек с лесными орешками, который был привязан к бечеве, удерживающей на мне исподнее. Продвигаясь по этим немереным просторам, я через каждые десять шагов кидал орешек и теперь, хоть и не без труда, отыскал путь назад.
С трудностями я встретился и в «дарданеллах», которые не желали меня пропускать в обратную сторону, всячески препятствуя моему продвижению.
Я представил себе мышонка, который пытается вырваться из пасти проглотившей его гадюки, а та проталкивает его в себя кольцами своего естества. Не знаю, в какой мере справедливо мое сравнение с мышонком, но вот насчет гадюки у меня было твердое убеждение. По крайней мере в тот момент.
Наконец я все же выбрался наружу, чувствуя себя при этом преотвратительно – и не только из-за потери перстня. Вся атмосфера того места, в котором я пробыл некоторое время, видимо, никак не шла на пользу настроению. К тому же я был весь в какой-то пахучей жиже, а поскольку мне предстояло надеть мой мундир, от этого страдала и моя офицерская честь. Однако делать было нечего.
Я облачился в свою форму и с саблей на поясе почувствовал себя несколько увереннее.
Мне пора было уходить, но моя новая знакомая мирно похрапывала на кровати, а я считал себя не вправе уйти, не простившись.
– Мадам, – позвал ее я. Ответом мне был только еще более громкий храп. – Мадам! – чуть не крикнул я. Храп прекратился, и мадам, имя которой я уже успел забыть, устремила на меня взгляд своих голубых глаз. – Позвольте откланяться. Я полагаю, мой перстень будет достаточным вознаграждением за ваши услуги, а потому денег вам не предлагаю.
Мадам поднялась на кровати, протерла глаза и уставилась на меня недоуменным взором. Но барона Мюнхгаузена так просто не проведешь. Уж он-то знает, как умеют строить глазки женщины.
– Только не делайте вида, милая, что не понимаете, о чем идет речь. Вы все прекрасно знаете.
Наконец ее взор обрел более осмысленное выражение.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, сударь. Как офицер и порядочный человек вы должны расплатиться со мной по тарифу. За три часа предоставленных услуг. По пяти копеек за час.
От такой наглости у меня перехватило дыхание. Мало того, что цена была явно завышена и я лишился фамильной ценности, меня еще и пытались выставить непорядочным человеком!
Вынести этого я не мог. Достав из кошелька три пятака, я бросил их на стол и со словами: «Подавитесь, сударыня» вышел вон, хлопнув дверью. Я зарекся на будущее связываться с дамами слишком уж легкого поведения – от них, помимо удовольствия, можно получить еще бог знает что и лишиться последнего.
Правда, солдатская жизнь такова, что ты себе не принадлежишь. Получаешь приказ и можешь оказаться в таких местах, где и для желудка-то пропитания не сразу сыщешь, не то что лакомства для своего детородного органа. Так что зарекаться можно сколько угодно, но жизнь берет свое и иногда делает это в совершенно неожиданных формах, что приводит к последствиям, которых ты день назад и представить себе не мог. Но об этом моя следующая история.
Знакомство с будущей супругой
Мое рижское сидение продолжалось, а лицо, прибытия которого я ждал, все не изволило появляться. Жизнь шла своим чередом. Утром и днем занятия на плацу с кирасирами, которых я обучал выездке на прусский манер, когда кони так ударяли копытами о землю, что вокруг моей роты стояло облако снежной пыли – на дворе был январь.
Прошло еще два-три дня, ретивое снова начало играть во мне, как я ни пытался сдержать его в рамках приличия. Впрочем, приличия – понятие растяжимое, и каждый понимает их по-своему, сообразуясь со своим жизненным опытом и, чего скрывать, интересами и желаниями. Для меня же понятия приличия всегда подразумевали галантную обходительность с дамами, которой я неизменно старался держаться.
Итак, прошло два-три дня после моего описанного чуть выше приключения, как природа сыграла со мной еще одну шутку. Может быть, не такую уж и злую, а в известном роде весьма приятственную, чем отвлекла меня от исполнения моего долга, правда никаких злокозненных последствий это, к счастию, не имело.
Укладываясь спать в снятой мной комнатенке, я никак не предполагал того пробуждения, которое ждало меня через некоторое время. Поворочавшись с одного бока на другой, я все же уснул. Накопившаяся усталость свинцовой тяжестью налила все мои члены, но игривые образы не отпускали меня и в объятиях самого Морфея: мне снились и девы с осиными талиями, и пышногрудые красавицы, и дебелые матроны, и юные, едва созревшие создания, и все они протягивали ко мне руки, искали моих ласк...
Ну разве мог я отказать им – я, барон фон Мюнхгаузен, который ни в бою, ни в любовных сражениях ни разу не отступал и слабины не давал! Конечно же, я бросился им навстречу – всем сразу: и пышногрудым, и едва созревшим. Желания переполняли меня. И тут я почувствовал удар невероятной силы, а потом все эти красавицы одна за другой стали нанизываться на меня, громко стеная от сладострастия. Это длилось довольно долго – они сменяли друг дружку сластолюбивым хороводом, что в конечном счете привело к естественному завершению: наконец и с моих губ сорвался хрипловатый стон, и я почувствовал, как фонтан из моего детородного органа взметнулся куда-то под небеса... и проснулся.
Оглянувшись в недоумении, я увидел, что лежу в своей комнатушке на кровати, в потолке надо мной дыра, из которой проникает тускловатый свет, а в комнате разлит тот запах любовных утех, который не спутаешь ни с чем.
«Что за оказия? – подумал я. – Как сие возможно?» – спрашивал я себя, чувствуя, что извержение, случившееся со мной во сне, каким-то образом оставило следы и в реальной жизни. В высшей степени странное обстоятельство, поскольку барон фон Мюнхгаузен давно вышел из прыщавого детского возраста и подобных юношеских казусов с ним давно уже не случалось.