Любовные похождения князя
Шрифт:
При виде того, как она понемногу поправляется под благотворным воздействием его неустанных забот, у виконта вновь зажглась надежда. И тогда он решил про себя, что окружив Фирмену роскошью, дав ей вкусить удовольствий, которые с легкостью дарит богатство, он быстро сумеет проложить между ней и памятью о покойном Морисе пропасть, непреодолимую дистанцию, которая отделяет богатую женщину от простой бедной работницы.
Услышав, что Морис, рабочий Морис, совсем не рабочий, он затрепетал…
Виконт понял, что, дойди до Фирмены известие о том, что Морис был писателем, поэтом Оливье, оно разбередит ее страдания, придав
И вот те на, Фирмена открывает ему, что не только осведомлена о тождественности Мориса и Оливье, но и рассказывает о встрече с ближайшим другом усопшего, Жаком Бернаром, который непременно еще будет видеться с ней и при каждом свидании подливать масла в огонь, напоминая про таинственно убитого поэта!
Ему предстояли новые сражения за сердце Фирмены. Его ненаглядная возлюбленная становилась еще более далекой и недосягаемой. Его ждали мучительные дни.
И виконт де Плерматэн, поначалу почти радуясь смерти Мориса – испытывая одно из тех чувств, в которых не принято признаваться даже себе, но которые от того не становятся менее реальными, – спрашивал себя, облегчит ли ему хоть на каплю исчезновение поэта получить то, что он жаждал всеми силами, всей душой – любовь той, которая была ему дороже всего на свете…
Глава 11
ОЖИВШИЙ МЕРТВЕЦ
Стоя перед зеркальным шкафом, мало что отражавшим, настолько давно тряпка не сражалась с пылью, Жак Бернар кропотливо прилаживал на себя подтяжки:
– Брюки должны сидеть естественно, прикрывать каблуки и не морщить… Эти брюки не годятся! Решительно никуда не годятся!
Молодой человек придирчиво оглядел свое отражение и философски заключил:
– Вообще-то грех жаловаться! Этот замечательный портной отдал фрачную пару по дешевке; право, сто шесть франков девяносто пять сантимов – совсем недорого, вполне приемлемая цена. Девяносто пять сантимов с меня содрали за этот кармашек, которым я, разумеется, в жизни не воспользуюсь!
На стуле ожидал жилет; Жак Бернар подхватил его, натянул на себя.
– Морщит на животе, одно плечо ниже другого… Ну! Ну! Отлично! Буду как курица в павлиньих перьях…
Жак Бернар снова надел фрак – лацканы плохо отворачивались, талия морщила, спина пузырилась – и теперь созерцал себя при полном параде с гвоздикой в петлице…
Он разглядывал себя без всякого удовольствия.
– Кошмар! Жуть! Мерзость! И все-таки я горжусь, что сумел заказать эту штуковину, а особенно тем, что сумел расплатиться – наличными, полноценными французскими купюрами с королем и Республикой, Сеятельницей и Наполеоном, купюрами, имеющими хождение во всех цивилизованных странах… что в общем-то легко объяснимо, учитывая, что деньги бесспорно обладают свойством уходить сквозь пальцы, улетучиваться, куда-то деваться, что трудно было бы вообразить, не наблюдай мы это Божественное явление повседневно.
Молодой человек стал наводить последний лоск. Привел в порядок ногти, вынул лишнее из набитого бумажника, чтобы уродливо не топорщился карман.
«Да нет, все слава Богу, – подумал он. – Дела идут, торговля процветает! Оливье может быть мною доволен или я им, как угодно! Этот мнимый покойник оказался жутко прибыльным. Если так пойдет дальше, мне недолго сделаться
Необыкновенный Жак Бернар имел полное право гордиться своей затеей и ее уже ощутимыми плодами. Убить Оливье – неплохая задумка, но сыграть ловкую комедию, заставить поверить в его смерть – несравненно лучше! Труды явно не пропали даром: после лжеопознания несчастного обезглавленного с набережной Отей, Жак Бернар ежедневно видел у себя директоров газет, редакторов журналов, в один голос выпрашивающих статью Оливье, стихи Оливье, пьеску Оливье, рукопись Оливье!
Теперь, когда мнимый поэт был мертв, он сыскал колоссальный успех. Вошел в моду, аристократы превозносили его до небес, литераторы боготворили, с каждым часом он становился все гениальнее, вызывал все большее восхищение!
– Поэтому, – рассуждал свободный художник, наводя глянец на шапокляк с дотошностью истинно светского человека, – поэтому совсем негоже опаздывать! Негоже мне, любимому другу, наследнику и представителю Оливье пропускать празднество, на котором бюст бедолаги покойного увенчают пальмы славы!
Этим вечером Жак Бернар облачился во фрак – нелепое и уродливое одеяние, неизвестно по какой причине обязательное на светских приемах – исключительно потому, что собирался в «Литерарию», куда в качестве официального гостя был приглашен на вечер покойного поэта Оливье.
По правде говоря, уже довольно продолжительное время, с того самого момента, как была установлена личность мнимого Мориса, обезглавленного на набережной Отей, тело которого, кстати, так и не обнаружили, «Литерария» старательно поддерживала у читателей живейшее восхищение усопшим писателем.
В одном из последних номеров «Литерария» вызвалась организовать всеобщую подписку, дабы пустить собранные средства на сооружение памятника поэту Оливье. Списки заполнялись подписями, самые прославленные деятели мира искусства и литературы считали для себя честью значиться среди дарителей. Помимо того «Литерария» решила устроить театрально-литературный вечер.
Вход будет платным, актеры будут играть, читать, декламировать произведения из наследия Оливье, а в финале, стараниями двух юных артисток, изображающих Глорию и Музу, будет увенчан гипсовый бюст – макет будущего памятника во славу писателя…
Празднество должно было состояться этим же вечером, в десять. Без пяти десять, бросив прощальный взгляд в зеркало, Жак Бернар решил, что готов, готов отправиться в особняк на улице Пресбург и принять участие в чествовании усопшего.
– Так… Деньги я взял. Визитные карточки? Рукописи на всякий случай? Носовой платок? Перочинный нож?.. Отлично. Вперед!
Он стремительно направился к выходу.
Положил ладонь на дверную ручку, привычным жестом повернул ее. Дверь не поддавалась…
– Ну-ка!
Молодой человек потянул сильнее, убежденный, что вся загвоздка в покоробившейся, вспучившейся от садовой сырости древесине.
Не тут-то было!
Напрасно Жак Бернар выходил из себя, тянул за ручку, упирался, грубо тряс створку – дверь не поддавалась!
После нескольких минут безуспешных попыток, молодому человеку пришлось смириться с очевидностью.
– Ну и ну, – изрек он. – Досадно… И совсем уж глупо, нелепо! Полный идиотизм! Сосед или консьерж в шутку закрыл меня на ключ. Теперь я заперт. Из-за собственной причуды держать ключи у консьержа.