Любовные прикосновения
Шрифт:
Ровно через час после телефонного звонка плавно подъехал черный лимузин и остановился у края тротуара. Чезз грациозно выбрался из автомобиля через заднюю дверцу и направился к ней, вытянув руку, словно собирался вести ее на танцплощадку. Его гибкую стройную фигуру облегал черный шелковый костюм, на фоне которого выделялся узорчатый жемчужно-серый галстук, завязанный поверх итальянской шелковой рубашки с черно-белым рисунком. Благодаря отсутствию ярких цветов в одежде его загар и зеленые глаза казались еще более поразительными. Теперь, когда по прошествии многих лет из его облика исчезли последние нежные мальчишеские черты, он стал еще
Его взгляд блуждал по ее лицу, волосам и телу, а потом он снова посмотрел ей в глаза.
– Buonasera, mia Beatrice. [21]
Не сводя с Лари глаз, он поднял ее руку и прикоснулся к ней губами.
Она подумала, что его европейские манеры рассчитаны на то, чтобы очаровать ее. И Чезз преуспел в этом. Но будь она проклята, если покажет ему это!
– Я все еще не выучила итальянский язык, – сказала она.
– Я сказал «добрый вечер», – перевел он и махнул рукой в сторону открытой дверцы автомобиля, которую теперь придерживал шофер.
21
Добрый вечер, моя Беатриче (итал.).
– Там было что-то еще…
– Ах, si. Я назвал тебя «моя Беатриче».
Он произнес это слово очень музыкально: Бе-а-три-чей.
– Ты читала «Божественную комедию» великого итальянского поэта Данте Алигьери?
Лари кивнула, нырнув в машину. Когда Чезз устроился рядом, она сказала:
– Насколько я помню, Беатриче вела Данте по раю. Единственное, на что я согласна ради вас, мистер Даниели – это составить вам компанию за ужином.
Он рассмеялся.
– Синьорина Данн, вечер в вашем обществе настолько близок к раю, насколько я вообще когда-нибудь мог бы приблизиться к нему.
Автомобиль тронулся с места, но Лари не стала спрашивать, куда они направляются. Ей хотелось сюрпризов.
– Я думаю о том, что же случилось с тобой, Чезз, – сказала она. – Я слышала, что ты уехал в Европу и что все расходы оплачены отцом девушки, которую ты собирался сделать своей первой женой. Он усмехнулся.
– E vero, [22] у меня было то, что можно было бы назвать медовым месяцем в одиночестве.
– И тебе не было стыдно взять деньги и оставить девушку ни с чем?
22
Это правда (итал.).
– Она, по всей вероятности, ничего не потеряла.
– Чезз! Я думала, что мне будет приятно увидеть тебя, но если ты собираешься надо всем смеяться…
Он поднял руки вверх, показывая, что сдастся.
– Va bene, [23] Лари. Ты хочешь, чтобы я ответил серьезно? Да, это было постыдное соглашение. Но что мне оставалось делать? Как только я увидел, что ее папаша рассматривает счастье своей дочери как предмет сделки, я понял, что этому никогда не будет конца. Если бы я отверг его предложение и женился, потом он снова стал бы оказывать на меня давление. Этот человек никогда не прекратил бы своих попыток контролировать меня с помощью своих денег, чтобы воплотить
23
Хорошо (итал.).
– Но если вы любили друг друга, для вас это не имело бы никакого значения.
Чезз отвел взгляд в сторону и искоса посмотрел на нее.
– Что бы ты ни слышала об этом деле, Лари, есть кое-что, о чем ты не знаешь. Прежде чем мистер Харрингтон сделал мне это предложение, он поделился с дочерью своими планами, и она не возражала. Когда я пришел в его офис, чтобы встретиться с ним, Дебора была там и тайно следила за нашей сделкой через щелку в дверце шкафа. Естественно, я не должен был знать об этом. Но я почувствовал в воздухе запах ее духов…
Чезз покачал головой, очевидно, с искренним сожалением.
– Если бы она не позволила, чтобы меня оскорбляли подобным образом, Я ответил бы ее отцу иначе. Но разве я мог разделить свою жизнь с женщиной, которая так охотно шпионила за мной, да к тому же еще до свадьбы? Ecco [24] я сыграл роль mascalzone, подлеца, к которой они сами подтолкнули меня, и позволил им заплатить за это представление.
Лари смотрела на Чезза со смешанным чувством раздражения и понимания. По его собственным извращенным представлениям, в этом деле проявились определенные принципы.
24
И вот (итал.).
– Итак, ты уехал в Европу. И чем же ты занимался с тех пор? – поинтересовалась она, в какой-то степени надеясь на то, что он расскажет о себе еще больше плохого и тем самым вызовет в ней презрение к себе, которое Лари было необходимо, чтобы сопротивляться его чарам.
– А что может делать прожигатель жизни? Я играл.
Блеск в глазах Чезза померк.
– А кроме того, взрослел. В Риме я жил для себя и больше не путешествовал с отцом и мачехой. Я уже не проводил зиму в Санкт-Морице, осень – на Ривьере, а лето – в Ньюпорте.
«Любопытно, сколько женщин у него было в Риме?» – подумала Лари.
– Ты никогда не пытался работать?
Разве Чезз не сказал ей, что ему нужно обсудить с ней какое-то дело?
– Да, что-то в этом роде. Я вложил деньги в бизнес. Вместе с одним другом мы открыли в Риме большую закусочную, где продавали гамбургеры.
– Ну и как идут дела?
– Кажется, стоит только погромче завести американскую музыку, чтобы уши болели, и брать за обыкновенную булочку с мясом в восемь раз больше, чем она в действительности стоит… и все пойдет нарасхват. Мгновенный успех!
– Чезз, это же замечательно!
Лари почувствовала, что ее предположение, будто бы под его блестящей внешней оболочкой есть какое-то содержание, оправдывается. Но воздушный шар тут же лопнул.
– Скоро мне все наскучило. Раз дело имело успех, то где же тут напряжение сил? Считать, сколько гамбургеров поступило с кухни? И я выгодно продал свою долю.
– И что же дальше?
– У меня уже было это «дальше», cara. Я снова стал играть…
И он показал ей открытые ладони.
– У меня ничего не осталось.