Любовные утехи богемы
Шрифт:
— А ты как до этого дошел?
Он с недоумением:
— До чего?
— Что покупаешь человека!»
Как и у Вересаева, на это же обстоятельство сетуют и обитательницы притона Анны Марковны в «Яме» Куприна.
«Изнанка» жизни притягивала к себе Вересаева как публициста, писателя и как врача. Опять-таки в его записках находим небольшой очерк о сломанной судьбе красивой молодой женщины. Повествователь намеренно устраняется из читательского поля зрения, давая возможность участникам событий, о ком он пишет. В полицейском участке Вересаев становится свидетелем того, как арестовывают за убийство мужа Татьяну-красавицу, рано поблекшую. Совершить злодеяние ее подговорил бывший ее любовник — он натешился с Татьяной, она ему прискучила, и он ее бросил ради новых приключений.
Старик следователь, когда ее допрашивали, становился все мягче. А когда ее увели, развел руками и сказал:
— Вот не думал, чтоб на Хитровом рынке могла быть такая жемчужина!
Товарищ прокурора, уравновешенный, не старый человек в золотых очках, задумчиво улыбнулся:
— «Вечно женственное» в помойной яме…
Одаренная, и как ни парадоксально звучит, эта чистая натура, поддавшись влиянию «среды», тех негодяев, которые использовали ее в своих целях, оказывается для общества потерянной.
В России среду литераторов в меньшей степени, чем Францию, затронула потребность в дневниках. Если в Европе в качестве эпатажа и стремления скандализировать публику писатели довольно часто шли на то, чтобы опубликовать свои интимные признания, в Российской империи литераторы подобного не могли себе позволить.
Прекрасно об этом высказался пострадавший от недопонимания критики и публики Федор Шаляпин:
«Романы «публики» с личностью у нас на Руси тоже частенько принимают суконно-слободской характер. В отношениях мужчины с женщиной все-таки возможно взаимное возвышение друг друга. Хороший мужчина нередко возвышает до себя плохую женщину; хорошая женщина часто способна перевоспитать плохого мужчину. Но «публика» не в состоянии воспитать личность артиста, художника. Артист талантливее ее. И выходит как-то так, что публика невольно стремится принизить личность до себя. Чтобы не высовывалась».
Кому только на Руси не «коротили крылья» (Высоцкий)! Профессия абсолютно не имела никакого значения — будь ты прославленный трижды военачальник или философ, архитектор (Мельников) или музыкант (Шнитке), ученый (Вавилов) или же поэт (Мандельштам), актриса (Зинаида Райх, Зоя Федорова — эти убийства, заметим, не были раскрыты).
Из жизни Баркова
Вполне логично будет начать с такой фигуры, как Иван Семенович (по другим данным — Степанович) Барков. Жизнь и творчество его полны загадок и мистификаций. Родился Барков в 1732 г.; двенадцати лет отроду был отдан в Александро-Невскую семинарию. Не без помощи Ломоносова он становится студентом Академического университета, его характер выносили до поры до времени, прощая всевозможные выходки. В конце концов, чаша терпения университетского начальства переполнилась — мало того, что Барков вел неподобающий образ жизни, он попытался «вразумлять» ректора Крашенинникова. В 1751 г. протеже Ломоносова вышибли из университета. Так, собственно, и осталось непонятным — насколько успешно он учился? Если все-таки ему не раз предоставляли шанс исправиться, «возились» с ним — выходит, он подавал определенные надежды? Но тогда в чем еще, кроме определенного рода «виршей», раскрылся его талант?
Работал Барков в академической типографии, зарабатывая буквально на кусок хлеба. По его собственному утверждению, он стал заниматься переводами. Вряд ли этим его словам стоит доверять. Даже если это так, то дело скорее ограничилось пробами, причем незавершенными и неудачными.
Любопытен эпизод, связанный с появлением издания: «Переводы с латинского и шведского языков, случившиеся во времена имп. Марка Аврелия и Каролуса 12 шведского. Переведено трудами С. И. Баркова в 1758 г. СПб, 1786 г. «Конечно, автор «Девической игрушки», инициалы которого здесь, по-видимому, невольно, поменялись местами, мог в свое время заниматься переводом этого текста (его биографы допускают это), однако рассмотрение той части книги, которая касается стоика Марка Аврелия, показывает, что перед нами, если не считать множества нелепейших искажений, дословное воспроизведение двух переводов А. Вершницкого из «Доброго намерения» (1764). Не беремся судить обо всех обстоятельствах запутанного дела; примечательно лишь, что издатель, по всей видимости, нарочито датирует вымышленную им работу Баркова временем, предшествующим выходу в свет коллективного перевода «Часов государей» в «Добром намерении». Загадка так и осталась загадкой…
В 1762 году Барков, сын священнослужителя и один из учеников гордости земли русской М. В. Ломоносова, широко известный как автор скандальной поэмы «Лука Мудищев» — выпустил книжонку «Девичья игрушка».
Сочинение было столь смелым — все здесь было названо своими именами, что сам Барков испытывал некоторую неловкость и счел нужным объясниться в предисловии: «Так для чего же, ежели подьячие говорят открыто о взятках, лихоимцы о ростах (доходов. — В.О.) у пьяницы о попойках, забияки о драках, без чего обойтись можно, не говорить нам о вещах необходимо нужных… Лишность целомудрия ввело в свет ненужную вежливость, а лицемерие подтвердило оное, что мешает говорить околично о том, которое все знают и которое у всех есть».
О Баркове ходило множество легенд. К примеру, такая. Сочинил якобы Иван Семенович в своей родовой деревеньке Барковке неприличные стихи о Екатерине II и сиятельном графе Григории Орлове. Неведомо как вирши оказались у царицы. Возмущенная Екатерина распорядилась немедля доставить автора в столицу, непременно в кандалах, и повелела — иным в назидание! — предать мучительной казни.
Доставили, доложили: государственный преступник — здесь! Час был ранний, Екатерина II еще нежилась в постели. Тем не менее повелела: «А подать-ка его сюда, хочу видеть нарушителя приличий». Повеление исполнили, ввели Баркова в спальню самодержицы, откуда он вышел через три дня, держась за стену, но с графским титулом. И стал с тех пор служить при дворе.
Конечно, не было родовой деревеньки, не служил он при дворе. А подвизался на службе в типографии наборщиком и корректором, отчаянно бедствуя на мизерном денежном содержании.
О смерти Баркова тоже нет недостатка в версиях. Есть слухи, что-де умер Барков под хмельком и в объятиях женщины, или — что он умер в 1768 году от побоев в публичном доме, сказав при этом: «Жил смешно, и умер грешно».
В своих «творениях» этот поэт без срама сказал о «срамном». Пушкин, незадолго до смерти видя в своих грезах нас, потомков, уверенно пророчествовал: «Первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут сочинения Баркова».
К женщинам Барков относился с изрядной долей цинизма — так, жене и дочери он посвящал рифмованную матерщину.
Несостоявшаяся исповедь Толстого
Заурядный недоросль из дворянской семьи, Толстой не смог окончить даже первого курса, срезавшись на самых первых экзаменах. Он навсегда остался недоучкой, в отличие от плеяды русских поэтов и писателей, а кое-то из них имел и два высших образования. «Мне не было внушено никаких нравственных начал», — такими словами, полными боли, горечи и обиды много лет спустя оценивал Толстой влияние на него семьи.
В 1852 г. под инициалами «Л.Н.» «Современник» опубликовал первое произведение Толстого — автобиографическую трилогию «Детство. Отрочество. Юность». Завершая историю, автор (от имени Николеньки Иртеньева) обещает продолжить повествование и вернуться к периоду неудачного студенчества героя, а по сути, просто абитуриенству, учитывая слишком короткий срок учебы.
Толстой дал такое обещание, скорее всего, в очередном своем приступе самобичевания. В силу разных причин, писатель планировал сделать книгу куда более исповедальной. Обещания своего (данного в лице Николеньки) Толстой не сдержал. Не боязнь ли оказаться слишком открытым, слишком «раздетым» побудила его оставить замысел?