Любовные утехи богемы

Призывы к людям держаться «середины» — тщетны. А мера — баланс между крайностями — не более, чем недостижимая цель, хотя благих призывов относительно нее много.

И отчего это упасть легче, чем устоять? И переступать черту и выходить за грань или рамки — обычный факт нашей рискованной коварной игры-борьбы с самими собой в такой

Мы, подобно маятнику часов, все время как бы проскакиваем некую нейтраль. Мы и пищу предпочитаем или сладкую, или соленую, но только не безвкусную. Мы равнодушны к невыразительности и потому не видим середину магнита — нам нужны только его полюса.

«Человечество, — отмечают Ю. Лубченков и В. Романов, — запоминает почему-то людей, прославившихся либо выдающимися добродетелями, либо небывалыми успехами, либо небывалыми грехами. Как сказано в одной мудрой книге, изрыгну я тебя не за то, что ты горяч или холоден, но за то, что ты тепел. История упрямо не замечает золотую середину и обожает крайности».

Лакмусовой бумажкой вашего отношения к миру и человеку становится как раз гениальность. Некоторые, вслед за мудрецами Древнего Востока, понимают ее целенаправленной как абсолютную, высшую степень собранности. Как сгусток творческой энергии. Согласно такой точке зрения, идиот, научившийся силе сосредоточения мыслей, был бы признан и считался гением. Если мы не все гении, то только потому, что не умеем концентрироваться, не обладаем выдержкой, чтобы победить несчетные препятствия, всегда встающие на пути всех великих личностей. Мы лишь тем отличаемся от Бетховена, Канта, Шекспира, что, во-первых, не знаем, как надо работать в одном направлении, во-вторых, не умеем работать в одном направлении. Мы страдаем манией универсальности. Немного музыки, стихов, немного прочих талантов и ни в одном из них не переходим за пределы дилетантства. Запритесь в келью, посвятите всю жизнь только музыке, только поэзии и совершенно оставьте все остальное, тогда из вас выйдет второй Данте. Вся его жизнь была абсолютно размеренной. В определенный час вставать, совершать в течение жизни только одну и ту же небольшую прогулку, в определенный час еда, сон, в остальное время — работа, работа, работа. Каждый день и каждый год, и всю жизнь. Сможет ли кто из нас быть таким феноменально сосредоточенным? Тогда он достигнет цели — в этом не может быть никакого сомнения. Остановитесь на одной идее; сделайте эту идею вашей жизнью. Пусть она грезится вам во всем. Думайте о ней, живите ею. Пусть мозг, мышцы, нервы, каждая часть вашего тела будут полны этой идеей, и полностью отбросьте всякий другой путь к успеху. Только таким путем образуются гиганты духа… Другие — only говорливые машины. И только тот, кто может помешаться на одной идее, увидит свет. Те же, кто понемногу берут то здесь, то там — никогда ничего не достигнут.

Итак, в изучении биографии знаменитых писателей есть две основные тенденции. Согласно первой, все факты должны быть учтены, изучены, опубликованы, ибо биография мастера суть общественное достояние. Например, в пушкиниане возникла самостоятельная боковая ветвь, назовем ее гончарововедением, когда исследователи осмысливают «труды и дни» жены Пушкина. Внимательнейшим образом изучаются любовные связи Жорж Санд, Марины Цветаевой, их влияние на тот или иной цикл стихов или роман. С кем из чекистов и когда пил чай Маяковский; опубликована и прокомментирована Бенгтом Янгфельдом его интимная переписка с Лилей Брик, etc.

Второй подход прямо противоположный. Его сторонники считают, что предметом исследования должно быть только творчество писателя; в своих произведениях автор высказывается и раскрывается в той степени, в какой считает нужным. Изречение «Стиль — это человек» остается верным. Анализ, а тем более копание в «грязи житейской», приемы папарацци, представляются в данном случае занятием этически подозрительным, если не сказать больше — недопустимым. Даже если пришла пора демифологизировать кумира, то это происходит в сугубо литературном плане, без обращения к сведениям из Личного Дела писателя — будь то факты сексуальные или политические.

Исследователь волен выбирать любой из этих подходов, руководствуясь собственными убеждениями, вкусами и склонностями. Однако существует и третий путь, и согласиться с ним нельзя, какими бы благими намерениями при этом не руководствовались его приверженцы. Речь идет о замалчивании или даже о сознательной фальсификации тех или иных моментов писательской биографии.

Жизнь писателя — это уже область психологии культуры, так определял данное явление Юрий Лотман в своих «Лекциях об интеллигенции». К наиболее ярким достижениям на этом поприще отнесем биографии великих мастеров, созданные Андре Моруа. Рискованные откровения о своих героях он соединял воедино со строго выверенными, достоверными фактами — историческими, литературной жизни прошлого века. Но это скорее исключение, чем правило. Выбор именно этого пути оказался тяжким испытанием для многих.

Нравится нам это или нет, но приходится признать, что известные деятели искусства были выдающимися тружениками. Материалы в подтверждение такого довода составили бы не один увесистый том.

Право мастера при этом на чудачества неоспоримо — ведь, по словам Н. Бердяева, «в гениальности трепещет цельная природа человеческого духа». Вспомним для начала хотя бы бочку или фонарь Диогена… Трудно найти писателя или художника без странностей и пристрастий. Шиллер, работая, держал ноги в холодной воде; Прус нюхал крепкие духи, Ибсен, не пренебрегавший рюмкой, рвал во время работы ненужные газеты и журналы. Малларме не считал бумагу единственным материалом для поэта и писал стихи на веерах, бонбоньерках, чайниках, зеркалах, банках, платочках, словно старался — как уверяют его поклонники — впечатать свои стихи в саму жизнь. Шопенгауэр гордился своей флейтой, подаренной Россини, и ежедневно на ней музицировал. О кофемании Бальзака — четыре кофейника за ночь! — и крепкой сигаре Жорж Санд и упоминать-то неудобно, столько об этом сказано…

Одна писательница не садится за письменный стол без жареных орешков — без них она не в состоянии написать даже строчки. Другого литературного мэтра вдохновляет звук льющейся воды, и потому он работает не за столом, а в ванной. Гоголь обожал трудиться за конторкой. Шукшин всем тетрадям предпочитал амбарные книги для записей. И так далее, и так далее…

Таковы были poetes maudits («чокнутые поэты»). Определение это очень распространилось во второй половине XIX века и сделалось как бы титулом, указывающим на принадлежность определенной общественной группе. Ничто так не прославляло поэта, как жизнь вне норм, подозрительное поведение, конфликты с полицией, судебные процессы «в защиту нравственности». Месяц, проведенный в психушке или санатории, равнялся высокой награде. Как отметина «otherness» — непохожести, инакомыслия, инобытия. Как некий знак своего избранничества, своей харизмы.

Все «психологические пристройки» для того, чтобы поэт мог приступить к работе, меркнут перед обвинением людей творческих в разврате. Само слово «богема», собственно, уже воспринимается как синоним распутства. Насколько подобное мнение соответствует действительности? Мы предлагаем вам факты — а выводы… Что ж, мораль из сказанного каждый вправе вывести самостоятельно.

«Тот, кто хочет понять поэта, должен отправиться в страну поэта», — подчеркивал Гете. Слово «Land» означает у Гете ту землю, край, почву, которая играет решающую роль в самораскрытии личности… В качестве «Land» порой служил и грех. Нередко частью придуманный для создания собственного образа (имиджа, как говорим мы сегодня), но частично — вполне реальный. Насколько он был литераторам и художникам необходим? Вопрос во многом риторический, и тем не менее — постараемся на него ответить, отделяя истину от лжи, от полуправды, т. е. умолчаний и мифов.

В порыве неудержимого творческого вдохновения материалом для нового шедевра могло послужить что угодно. Вплоть до курения, наркотического транса, уж не говоря о новом любовном увлечении.

Повальным отравлением себя, любимого, табаком сегодня никого не удивишь. Это безумие, охватившее мир. Миллионы женщин не хотят замечать, насколько их уродуют сигарета в уголке рта и клубы дыма над очаровательной головкой, предпочитая кратковременный дурман со скверными последствиями — здоровью на долгие годы.