Любовные утехи русских цариц
Шрифт:
Но, по нашему мнению, у таких ортодоксальных монахинь служение Богу, преклонение перед ним сильно на половую патологию смахивало. Так, канонизированная папой Пием II блаженная Вероника Иулиани, желая выразить поклонение агнцу божьему, клала с собой в постель земного ягненка, целовала его и давала ему сосать свою грудь. А монахиню Бланбекин неотступно мучила мысль о том, что сталось с той частью, которая была удалена при обрезании Христа. И как ни крути, ни верти, а действительно признаем — ученые правы, когда утверждают, что «половой инстинкт — самый властный из всех инстинктов человека, за исключением более властного инстинкта самосохранения. Сильное половое влечение — это черта, которая присуща как человеку, так и животному».
А насколько он сильный, можно судить уже по тому, что святая Екатерина Генуэзская так страдала от любовного жара, который
Немало было и подлинно святых женщин-монахинь, посвящавших всецело себя служению Богу и людям с истинно христианской добротой и милосердием. Мы просто к тому все эти примеры привели, чтобы как-то оправдать нашу Евдокию, какой телесной мукой она мучилась, если высмотрела в церковной толпе пригожего майора Глебова, посланного в Суздаль для набирания рекрутов. Глебов, конечно, обратил внимание на не старую еще монахиню, которая, по слухам, была не кто иная, как сама бывшая русская царица. И не пристало бывшей царице в таком аскетизме жить, в холодной келье по ночам мерзнуть, и для согрева послал он ей сначала мех, за что получил благодарное письмо от Евдокии, а потом и сам ее постель согрел. И потом на следственной комиссии пятьдесят монахинь, жестоко поротых кнутом, а многих и насмерть запороли, будут утверждать, что Евдокия, не стесняясь их, открыто с Глебовым целовалась, а потом удалялась с ним в келью на многие часы.
Сам Степан Глебов на допросе показал: «Как был я в Суздали у набора солдатского, привел меня в келью духовник ее Федор Пустынный и подарков к ней через оного духовника прислал я, и сошелся с нею в любовь» [63] .
Но все это будет потом, а сейчас же любовь Глебова и Евдокии в полном разгаре, и иссохшее ее сердце расцвело и воспрянуло. Но Евдокия есть Евдокия, наверно, из-за этого и царь ее покинул: она вечно плачется и даже упоение любви превращает в какую-то жалобную молитву. Так, во всяком случае, выглядят ее письма к Глебову: ну прямо плач Ярославны у кремлевской стены — все у нее надрывно. Еще и не оставил ее любовник, все-таки боящийся жены и ответственности за свои амурные делишки, еще хаживает в Евдокиеву келью на любовные утехи, а она уже вопит и плачется, худшее предвидя. Как, оставить ее? Да за что же? Разве она не все сделала, не омочила слезами его руки и всех членов его тела и все суставчики ног и рук? Вот образчик ее письма Глебову: «Мой свет, мой батюшка, моя душа, моя радость! Неужели уже правда настал час расставанья? Лучше бы моя душа рассталась с телом! Свет мой, как жива останусь? Вот уже сколько времени сердце мое проклинает этот час! Вот уже сколько времени я непрерывно плачу! И день настанет, а я страдаю, и один только бог знает, как ты мне дорог! Почему я люблю тебя так, обожаемый мой, что жизнь мне становится не мила без тебя? Почему, душа моя, гневаешься на меня, да гневаешься столь сильно, что не пишешь даже? Носи, по крайней мере, сердце мое, колечко, которое я тебе подарила, и люби меня хоть немного. Друг мой, свет мой, моя любонька, пожалей меня! О, мой целый свет, моя лапушка, ответь мне. Не давай мне умереть с горя. Я тебе послала шарф, носи его, душа моя! Ты не носишь ничего из моих подарков. Или это значит, что я тебе не мила? Но забыть твою любовь? Я не смогу! Я не смогу жить на свете без тебя!» [64]
63
Т. Еремина. «Мир икон и монастырей». М. 1998 г., стр. 262.
64
К. Валишевский. «Петр Великий». М. 1911 г., стр. 8.
Сможет, сможет, и придется ей пожить без него еще целых десять лет, хотя любовничек уже изрядно охладел, и все больше и больше претят ему ее стоны, с любовными излияниями смешанные. Бедность и слезы — плохие спутники любви. А она, как раненая сука, как плакальщица над гробом, все засыпает и засыпает его своими жалостливыми посланиями: «Я умираю без тебя», «Как же ты не зароешь своими руками меня в могилу», «Почему ты меня покинул?», «Зачем бросил меня, сироту несчастную?», «Кто меня, бедную, разлучил с тобой?».
Девять таких фигурирующих в следствии писем будут подшиты к делу. Но как бы ни старались следственные власти, ни черта бы они не доказали, ведь письма были писаны не рукою Евдокии. Их под ее диктовку писала монахиня Капитолина. Но Глебов сам вырыл себе яму, пронумеровав каждое письмо и сделав на каждом письме пометку: «письмо царицы Евдокии». Это он, наверное, для потомков письма берег. В историю хотел войти: «Вот ведь как мою личность царица любила». А получилось совсем наоборот. Запороли сердечного, замучили насмерть.
Да, пытать на Руси умели и любили! И пока нашего Глебова ведут на жесточайшие мучения, расскажем мы вам, дорогой читатель, как это дело в России совершалось. Наказывали за любое преступление. В «Уложении», то есть своде законов царя Алексея Михайловича, наказание применялось в 140 случаях. Не резон нам тут их перечислять. Телесные наказания производились публично. Преступника везли рано утром на позорной колеснице, на груди у него висела черная доска с надписью крупными белыми буквами о роде преступления. Преступник сидел на скамье, спиною к лошади, руки и ноги его были привязаны к скамье сыромятными ремнями. Позорная колесница следовала по улицам, окруженная солдатами с барабанщиком, который бил при этом глухую дробь. По этому специфическому звуку люди узнавали о наказании. В отдельном фургоне ехал палач в красной рубахе. По прибытии на место наказания преступника вводили на эшафот. Здесь сначала к нему подходил священник и, напутствовав его краткой речью, давал поцеловать крест. Затем чиновник читал приговор. Тюремные сторожа привязывали наказуемого к позорному столбу. Снимали с него верхнее платье и передавали осужденного в руки палачам. Те разрывали ему ворот рубашки, обнажая до пояса, независимо, женщина или мужчина были наказуемые, клали преступника на… и здесь на секунду остановимся — куда клали? В доекатерининские времена обычно клали на спину уже лежавшего там человека. Откуда это взялось, почему — неизвестно. Екатерина запретила такое варварство, тогда построили специальные козлы, «козами» называемые. Преступника ремнями привязывали за руки и ноги к этим козлам, и палачи, взяв плети, становились с левой стороны. «Берегись, ожгу», — удало кричал палач и начинал наказание. При наказании соблюдалось, чтобы удары наносились равномерно, ритмично, с равными промежутками времени. По окончании наказания жертву отвязывали, надевали шапку, одежду надеть уже не было возможности, спина представляла окровавленный кусок мяса, клали на специальную доску с матрацем и увозили в тюремную больницу.
Искусство палачей было так велико, что если верить воспоминаниям графини Блудовой [65] , то один иностранец заплатил громадную сумму денег палачу, чтобы тот доказал ему на деле, что может разорвать рубашку на спине человека и не коснуться его кожи. Палач исполнил этот фокус на спине самого иностранца, так что тот никакого удара не почувствовал и, разинув рот, с изумлением разглядывал свой располосованный камзол.
На практике, естественно, это умение палач не использовал, его самого бы тогда наказали, поэтому плеть «солидно» гуляла по спинам наказуемых. Словом, дорогой читатель, что из того, что Елизавета Петровна смертную казнь упразднила? Еще вопрос, что гуманнее: умереть от отсечения головы, быстро и без мук, или умереть под бичеванием, но со страшными муками. Вы что бы выбрали? И вот что говорит историк К. Валишевский: «Топор Петра Великого, столько поработавший на своем веку, успокоился в чехле из медвежьей шкуры, но кнут продолжал терзать окровавленные спины» [66] .
65
Воспоминания графини Блудовой. М. 1888 г., стр. 65.
66
К. Валишевский. «Дочь Петра». СПб. 1912 г., стр. 232.
Гольштинский ученый Олеарий, побывавший в Москве в 1621 году, пишет: «Тут без меры дерут и скоблят кожу с простого народа». Зуботычины и битье челяди было самым обычным делом в каждом купеческом или дворянском доме. Недаром граф Потемкин, встречая помещика Шешковского, словно о погоде речь шла, спрашивал: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» На что тот отвечал с поклоном: «Помаленьку, ваша светлость» [67] . И так это битье кнутом было распространено в России, что мы с трудом верим, что до XIII века страна не знала, что такое кнут. До XIII века людей не истязали.
67
А. Пушкин, Т. 7. М. 1981 г., стр. 258.
Лютым и жестоким царям доставляло удовольствие смотреть на пытки и казни. Какой-то у них особый садизм вырабатывался; они легко поддавались или необузданному гневу, или хладнокровному лицезрению плодов своей жестокости. И так было на протяжении всей мировой истории. Вот Александр Македонский в гневе убивает ударом копья своего лучшего друга, вот Калигула, римский император, без пощады уничтожает всех царедворцев, вот жертвы Нерона — две трети семей Рима. Он прикажет поджечь город и будет наслаждаться видом зарева, играя на лире. Но превзошел всех в жестокости и садизме наш царь Иван Грозный. Смертные казни доставляли ему удовольствие. Чего только стоит его гомерический смех, когда он смотрел на мучения своих жертв.
Ошпаривание горячими щами, тычок ножом, удар посохом, иногда подмешивание яда в чей-нибудь кубок — эти малые безделки развлекающегося царя даже и в расчет не принимались. В расчет принимались расправы покруче. Особенно отвратителен был его садизм, связанный с сексуальной патологией. Царь, который в 45 лет от распутства и излишеств совсем одряхлел, испытывал ни с чем несравнимое сладострастие, если в половое его чувствование примешивались кровавые преступления. Если у кого-нибудь была красивая жена, он приказывал своим опричникам похитить ее и привезти к нему. Натешившись ею, он отдавал ее на поругание опричникам, а потом приказывал отдать мужу. Иногда во избежание лишнего шума приказывал мужа убить. Если оставлял в живых, то потешался над опозоренными мужьями. Так, у одного дьяка он отнял жену, изнасиловал, а узнав, что муж изъявил неудовольствие по этому поводу, приказал повесить жену над порогом его дома и оставить в таком положении труп на две недели. У другого дьяка повесил жену в доме над обеденным столом. А сколько девиц он изнасиловал? Всех, кто выступал против него, он уничтожал с особенной жестокостью. «Тешился царь, любуясь истязаниями и воплями истязуемых, как музыкой, упиваясь слезами и кровью».