Любовный дурман
Шрифт:
Спалила сердце мне она пламенем!
Кто тот, кто страстью не был испытан век
И козней кто избег ее, тонких столь?
И кто живет, свободный от мук ее,
Где тот, кому досталось спокойствие?
Ах, прочь любовь и все ее горести —
Спалила сердце мне она пламенем!
И сохрани, благой из хранящих, их!
И надели их стойкостью явною,
И кроток будь во всех испытаниях к ним.
Ах, прочь любовь и все ее горести —
Спалила сердце мне она пламенем!»
Слушая эти строки, дочь визиря думала: «Клянусь Мессией и истинной верой, этот мусульманин — красивый юноша, но только он, без сомнения, покинутый влюбленный. Посмотреть бы, возлюбленная этого юноши красива ли, как он, и испытывает ли она то же, что и он? Если его возлюбленная красива, то этот юноша имеет право лить слезы и сетовать на любовь, а если нет, то погубил он свою жизнь в печалях и лишен вкуса наслаждения».
Накануне во дворец привезли Мариам-кушачницу, и дочь визиря видела ее печаль и решила развеять грусть разговорами об этом юноше. Девушка пошла к жене отца и застала ее в слезах. Мариам, сдерживая рыдания, произнесла:
«Прошел мой век, а век любви все длится,
И грудь тесна моя от сильной страсти,
А сердце плавится от мук разлуки,
Надеется, что встречи дни вернутся
И будет близость стройной, соразмерной.
Не укоряй утратившего сердце,
Худого телом от тоски и горя,
И не мечи в любовь стрелой упреков —
Ведь в мире нет несчастнее влюбленных,
Но горечь страсти кажется нам сладкой».
Вспоминая минувшие наслаждения, Ситт-Мариам прочла такие стихи:
«Терплю по привычке я разлуку с
возлюбленным,
И слез жемчуга струю я россыпь за россыпью.
Быть может, пришлет Аллах
мне помощь — поистине,
Все легкое он ведь свил
под крыльями трудного».
«О царевна, — сказала ей дочь визиря, — не печалься, пойдем к окну во двор — у нас в конюшне есть красивый юноша со стройным станом и сладкою речью, и, кажется, он покинутый влюбленный». — «Как же ты определила, что он покинутый влюбленный?» — спросила Мариам. «Он говорит касыды и стихи
Царевна подумала: «Если она говорит правду, то это примета огорченного, несчастного Али Нур-ад-дина. Узнать бы, он ли тот юноша!» Волнение и страсть придали бывшей невольнице решимости, она подошла с дочерью визиря к окну, взглянула на конюха и тотчас же признала в нем своего возлюбленного, хоть разлука, страсть, тоска и лишения иссушили его Она слышала, как ее господин промолвил:
«В неволе сердце, но свободно глаз течет,
С ним не сравниться облаку текучему.
Я плачу, по ночам не сплю, тоскую я.
Рыдаю я, горюю о возлюбленных.
О пламя, о печаль моя, о страсть моя —
Теперь числом их восемь набралось всего,
За ними следом пять и пять еще идет.
Постойте же, послушайте слова мои!
То память, мысль, и вздох, и изнурение,
Страдание, и изгнание, и любовь моя,
И горе, и веселье, как видишь ты.
Терпения и стойкости уж нет в любви,
Ушло терпение, и конец приходит мне.
Велики в сердце муки от любви моем,
О вопрошающий, каков огонь в душе!
Зачем пылает так в душе слеза моя?
То пламя в сердце пышет непрестанное.
В потоке слез я утопаю льющихся,
Но жаром страсти в пропасть
ввергнут адскую».
Утаив от дочери визиря волнение, Мариам отошла от окна. «Клянусь Мессией и истинной верой, я не думала, что тебе ведомо о стеснении моей груди!» — сказала она и направилась в свои покои. Дочь визиря тоже вернулась к своим занятиям. Выждав некоторое время, царевна вернулась к окну и снова стала жадно вглядываться в своего господина, наслаждаясь его красотой, тонкостью и нежностью. Он же был печален и, вспоминая со слезами былое, читал такие стихи:
«Я питал надежду на близость с милой, и нет ее,
Но близость к жизни горечью досталась мне.
Моих слез потоки напомнят море течением,
Но когда я вижу хулителей, я скрываю их.
Ах, сгинул бы призвавший день
разлуки к нам,
Разорвал бы я язык его, попадись он мне!
Упрека нет на днях за то, что сделали, —