Любовный дурман
Шрифт:
Юноша поспешил в дом старика-москательщика, чтобы взять на время у его жены для Мариам покрывало, одежду, башмаки и изар, какие обычны для женщин Искандарии. И не знал он о том, чего не предусмотрел из превратностей рока, отца дивного дива.
Вот что было с Нур-ад-дином и Мариам-кушачницей. Что же касается ее отца, царя Афранджи, то утром он хватился дочери, но не нашел. Слуги на расспросы господина отвечали в один голос, что ночью царевна пошла в церковь, после этого ее никто не видел. Вдруг под стенами дворца раздались крики. На вопрос правителя «Что случилось?» слуги ответили: «Ваше величество, ваш корабль пропал, тела матросов нашли на берегу. Кроме того, ворота церкви, ведущие к пристани, открыты, и пленник-мусульманин, прислуживавший в ней, тоже исчез». — «Если мой корабль, что был
Он позвал начальника гавани и закричал: «Клянусь Мессией и истинной верой, если ты сейчас же не настигнешь с войсками мой корабль и не приведешь его и тех, кто на нем, я велю казнить тебя!». Начальник гавани, выбежав из дворца, призвал старуху из церкви и спросил: «Что ты слышала от пленника, который был у тебя, о его стране, и из какой он страны?» — «Он говорил: “Я из города Искандарии”», — ответила женщина.
Начальник гавани тотчас велел матросам ставить мачты и поднимать паруса. Корабли их плыли ночью и днем до тех пор, пока не достигли берега, где стояла Искандария. Среди франков был тот кривой и хромой визирь, который хитростью выкупил Мариам у Нур-ад-дина. Увидев корабль своего правителя, он вместе с сотней франкских бойцов напал на судно, но на корабле была лишь Ситт-Мариам. Захватив девушку и корабль, они направились в обратный путь, в страну румов. С попутным ветром добрались франки до города Афранджи, где Мариам предстала пред очи отца своего, восседавшего на престоле.
«Горе тебе, о обманщица! Как ты оставила веру отцов и дедов и крепость Мессии, на которую следует опираться, и последовала вере бродяг (он разумел веру ислама), что поднялись с мечом наперекор кресту и идолам?» — вскричал царь. — «Нет за мной вины, — ответила девушка. — Я вышла ночью в церковь, чтобы испросить благодати у Божьей матери, а когда я погрузилась в молитву, мусульманские воры вдруг напали на меня, заткнули мне рот, крепко меня связали, принесли на корабль и повезли в свою сторону. Я обманула их, говорила с ними об их вере, пока они не развязали меня. Я была счастлива, что твои люди освободили меня. Клянусь Мессией и истинной верой, клянусь крестом и тем, кто был на нем распят, я радовалась тому, что вырвалась из мусульманского плена». — «Ты лжешь, о распутница, о развратница! — кричал отец. — Клянусь тем, что стоит в ясном Евангелии из ниспосланных запрещений и разрешений, я неизбежно убью тебя».
Царь приказал убить Мариам и распять ее на воротах дворца, но в это время вошел к нему кривой визирь (он давно был охвачен любовью к Мариам) и сказал: «О царь, не убивай ее и жени меня на ней. Я сгораю от желания, но не войду к твоей дочери прежде, чем построю ей дворец из крепкого камня, самый высокий, какой только строят, так что никакой вор не сможет взобраться на его крышу. А когда закончится строительство, у ворот этого дворца я принесу в жертву Мессии от меня и от нее тридцать мусульман». Царь разрешил визирю жениться на Мариам и начать строительство дворца, подходящего для строптивицы.
Вот что было с царевной Мариам, ее отцом и кривым визирем. Что же касается Нур-ад-дина и старика-москательщика, то когда юноша взял у жены москательщика на время изар, покрывало, башмаки и одежду — такую, как одежда женщин Искандарии, и вернулся к морю, он не нашел на месте корабля, на борту которого оставил любимую.
Купеческий сын зарыдал горючими слезами и прошептал:
«Летит ко мне, призрак, пугает меня, стучась,
С зарею, когда друзья спят крепко в пустыне.
Когда же проснулись мы и призрак унесся вдаль,
Увидел я — пусто все и цель отдаленна».
Молодой человек брел по берегу, оглядываясь на людей и вопрошая: «В чем же дело?»
Люди ответили: «О сынок, пришел в нашу гавань корабль франков с войском, и захватили они корабль, стоявший там на якоре, вместе с теми, кто был на судне, и спокойно уехали в свою страну».
«О мусульмане, нет больше у города Искандарии чести, раз франки вступают в него, похищают людей и спокойно возвращаются в свою страну, и не выходит за ними никто из мусульман или из воинов нападающих!» — вскричал Нур-ад-дин и упал без чувств. Когда он очнулся, люди расспросили о его деле, и юноша поведал свою историю от начала и до конца. Когда люди поняли, в чем дело, всякий начал его бранить и говорить ему: «Почему ты хотел увести ее с корабля только в изаре и покрывале?». И все говорили ему слова мучительные, а некоторые говорили: «Оставьте его, достаточно с него того, что с ним случилось». От горьких слов Нур-ад-дин вновь впал в беспамятство.
В это время к толпе подошел старик-москательщик, увидев лежащего на земле юношу, он привел его в чувства и расспросил о случившемся.
«Дядюшка, — ответил Нур-ад-дин, — невольницу, которую у меня выкупили хитростью, я, вытерпев многие лишения и тяготы, привез сюда и, оставив на корабле, отправился к тебе, чтобы взять у твоей жены вещи для нее. Пока я отсутствовал, прибыли франки и, захватив судно вместе с невольницей, спокойно уехали восвояси»
Омрачили эти слова москательщика. «О дитя мое, — воскликнул он, — отчего ты не увез ее с корабля в город без изара? Но теперь не помогут слова! Вставай, дитя мое, и пойдем в город — может быть, Аллах наделит тебя невольницей прекраснее, чем та, и ты забудешь о первой девушке. Слава Аллаху, ты не понес убытков из-за нее, а наоборот, получил большую прибыль! И знай, о дитя мое, что соединение и разъединение — в руках владыки возвышающегося». — «Клянусь Аллахом, дядюшка, — воскликнул Нур-ад-дин, — я никак не могу забыть о ней и не перестану ее искать, хотя бы мне пришлось выпить из-за нее чашу смерти». — «О дитя мое, что ты задумал?» — спросил старик.
«Я намерен вернуться в страну румов, вступить в город Афранджу, подвергнуть свою душу опасностям, и дело либо удастся, либо не удастся», — ответил влюбленный юноша». — «О дитя мое, — молвил москательщик, — люди говорят: “Не всякий раз останется цел кувшин”. И если в первый раз ты уцелел, то в этот раз можешь погибнуть». — «Дядюшка, — сказал Нур-ад-дин, — позволь мне поехать и погибнуть из-за любви к ней, чем жить, оставив ее в пытке и смущении».
А по воле судьбы в это время из гавани отплывал корабль. Нур-ад-дин поднялся на борт и отправился на этом судне в море. В дороге на них напали франки, и купеческий сын вновь оказался в плену. Юношу вместе с другими полоненными привели к правителю Афранджи. Царь, исполняя обет, велел умертвить пленных мусульман. Палач же пожалел молодость и пригожесть Нур-ад-дина и оставил его казнь напоследок.
Отец Мариам узнал юношу и закричал: «Не ты ли тот мальчишка, что был среди захваченных ранее и которого я отдал в прислужники церкви?» — «Нет, повелитель, я никогда не был здесь раньше», — ответил Нур-ад-дин.
«Ты — лжец, но это легко проверить. Я велю привести старуху, которая взяла пленника в услужение, и она узнает тебя», — ответил царь. Но в это время к царю подошел хромой визирь, который женился на Мариам. Он сообщил правителю, что завершил строительство дворца для царевны, теперь же хотел бы исполнить обет и казнить у ворот тридцать мусульман и просит царя об одолжении. Поскольку нет среди его рабов мусульман, хочет он увести царских пленников.
Владыка Афранджи ответил, что визирь опоздал и может забрать только лживого мальчишку и казнить немедленно у ворот. Но когда хромой привел свою жертву к воротам, маляры, занимавшиеся их покраской, сказали:
«О владыка, нам осталось работать и красить два дня. Потерпи, может быть, к тебе придут недостающие до тридцати, и ты казнишь их разом и исполнишь свой обет в один день». Тогда визирь приказал заточить Нур-ад-дина. Юношу заковали в кандалы и отвели в конюшню.
А по определенной судьбе и твердо установленному предопределению было у царя два коня, единоутробные братья, одного из которых звали Сабик, а другого — Ляхик[8], и о том, чтобы заполучить одного из них, вздыхали цари Хосрои. Один из коней был серый, без пятнышка, а другой — вороной, словно темная ночь, и все цари островов говорили: «Всякому, кто украдет одного из этих коней, мы дадим все, что потребует из красного золота, жемчугов и драгоценностей», — но никто не мог украсть ни одного из этих жеребцов.