Любовный дурман
Шрифт:
«Лютнистка наклонилась к вам —
Охмелела вдруг от вина она, —
И струны молвили ее:
Нам речь внушил Аллах, и он…
После этих слов Нур-ад-дина девушка посмотрела на него влюбленными глазами, увеличилась ее любовь и страсть к нему Она вновь восхитилась его красотой, прелестью, тонкостью стана и соразмерностью и в порыве чувств еще раз обняла лютню и произнесла такие стихи:
«Бранит он меня, когда на него смотрю я,
Он гонит меня, но что со мной — он знает,
Как будто Аллах поведал ему об этом.
Я лик его в ладони начертала
И взору: “Утешайся им!” — сказала:
Мой глаз ему замены не увидит,
И сердце мне не даст пред ним терпенья.
О сердце, из груди тебя я вырву!
Ведь ты завидуешь, как и другие!
И как скажу я сердцу: “О, утешься!”
К нему лишь одному стремится сердце».
Красота ее стихотворения, красноречие, нежность выговора и ясности языка удивили Нур-ад-дина, и страсть, тоска и любовное безумие затмили разум.
Он не мог прожить без этой девушки ни минуты и, наклонившись, прижал ее к груди, гостья тоже потянулась к юноше и прижалась всем телом. Она поцеловала его между глаз, а он поцеловал ее в уста, сжав сначала стан, и начал играть с нею, целуясь, как клюются голубки. Девушка подхватила эту игру Присутствующие от увиденного вскочили на ноги, Нур-ад-дин застыдился и отпустил лютнистку. Девушка взяла инструмент и перебирая лады проговорила:
«Вот луна, что меч обнажает век, когда сердится,
А смотря, она над газелями издевается.
Вот владыка мой, чьи прелести — войска его,
И в сражении нам копье напомнит стан его.
Коль была бы нежность боков его в душе его,
Не обидел бы он влюбленного, не грешил бы он.
О жестокость сердца и бока нежность!
Не можете ль поменяться местом —
туда оттуда сдвинуться?
О хулитель мой, за любовь к нему
будь прощающим!
Ведь тебе остаться с красой его
и погибнуть — мне!»
Нур-ад-дин, услышав такие слова, наклонился к девушке в восторге и произнес такие стихи:
«За солнце ее я счел — она мне привиделась,
Пожар ее пламени пылает в душе моей.
Что стоит ей знак подать нам
иль нас приветствовать
Концами прекрасных пальцев
и головой кивнуть?
Увидел он лик ее блестящий, и молвил он,
Смущенный красой ее, что выше красы самой:
“Не это ли та, в кого влюблен так безумно ты?
Поистине, ты прощен!” И молвил я: “Это та,
Что бросила стрелы глаз в меня и не сжалилась
Над тем, как унижен я, и сломлен, и одинок”.
И сделался я души лишенным, и я влюблен,
Рыдаю и плачу я весь день и всю ночь теперь».
И когда юноша окончил свои стихи, лютнистка, вновь поразившись его красноречию, взяла инструмент и, перебирая пальцами струны, произнесла такие стихи:
«Твоего лица поклянусь я жизнью,
о жизнь души, —
Я тебя не брошу, лишусь надежды
или не лишусь!
Коль суров ты будешь, то призрак твой
со мной сблизится,
А уйдешь когда, развлечет меня о тебе мечта.
О очей моих избегающий! Ведь знаешь ты,
Что не кто иной, лишь любовь к тебе
теперь мне друг.
Твои щеки — розы, слюна твоя — вина струя,
Не захочешь ли подарить мне их здесь
в собрании?»
Нур-ад-дина охватил величайший восторг, и он ответил на ее стихи такими стихами:
«Едва показала лик мне солнца она в ночи,
Как скрылся сейчас же полный месяц
на небесах,
Едва лишь явила утра оку чело свое,
Сейчас же заря стала быстро бледнеть.
Заимствуй у токов слез моих непрерывность их,
Предание о любви ближайшим путем веди.
Нередко говаривал я той, что разит стрелой:
“Потише со стрелами — ведь в страхе душа моя”.
И если потоки слез моих я произведу
От Нила, то страсть твоя исходит из Малака.
Сказала: “Все деньги дай!”
Ответил я ей: «Бери!”
Сказала: “И сон твой также!”