Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица
Шрифт:
– Что ж ты себя не отмолила? – спросила Елизавета с оскорбительной для Евдокии циничной улыбкой. – Под кнутом была, любовника твоего на кол посадили, сына убили, брата не уберегла. Свой приговор не изменила, а меня поучаешь, в монастырь идти велишь? Хороша советчица!
– Не тебе о моем пути судить! – Спокойствие изменило Евдокии, и ее невозмутимый, ровный голос сорвался на крик.
Князь Иван Долгорукий подошел было к Евдокии Федоровне, чтобы избавить бабушку правящего императора от оскорблений сидевшей рядом с ней легкомысленной девицы, но инокиня Елена остановила его.
– Ты, Елисавета, не шуми, ты меня послушай. Не обрела душа отца твоего покоя. До сих пор тень его по земле ходит, и сейчас он рядом где-то – за державой своей присматривает.
– Присматривает? – усмехнулась Елизавета. – Что же внук твой столицу в Москву перенес, а Петербург оставил? Отец мой совсем другого хотел!
– Петербургу пустым быть! – повторила Евдокия давно выстраданное пророчество. – И Петруша мой верно сделал, что этот город оставил. А над тобой, Лиза, больше других отцовский грех тяготеет – не зря люди говорят, что ты на него, как отражение в зеркале, похожа.
– Знаю я, но изменить ничего не могу. Не я свой путь выбирала – отец мне его предложил. Не из чего выбирать было.
– Это ты себя так утешаешь, царевна. Что ж, от утешений дышится легче. Но я тебе лгать не стану – другие для лжи найдутся. От кого ты еще правду о себе и об отце услышишь, как не от меня, отцом твоим всего лишенной? Берегись, Елизавета Петровна, страшный у тебя путь и славный. Одна по нему пойдешь – или ангел-хранитель тебя оберегать станет, это мне неизвестно. Только отец всегда с тобой рядом будет. Иди, если силы есть…
– Нет у меня сил, Евдокия Федоровна. И мужества нет – только слабость одна осталась. Слабость и отчаяние. Суди меня – твоя воля, но лучше пожалей. Одна я на этом свете – сирота.
– Ты? Одна? – удивилась Лопухина. – С отцом ты, Лиза. Нынче и навсегда.
– Страшно мне, – призналась Елизавета, – и от советов его, и от присутствия ежечасного. Свободы хочу и счастья.
– Свободу, царевна, отмолить надо, – сказала Евдокия. – Она просто так никому не дается. А ты в миру жить хочешь… Стало быть, путем власти пойдешь?
– Пойду, – подтвердила цесаревна и стала в эту минуту так похожа на молодого Петра Алексеевича, что Евдокия не смогла сказать ни слова. Она лишь медленно поднялась и вышла из зала, оставив Елизавету в растерянности и тоске.
Цесаревне не нужны были судьи – только советчики. Она не хотела слышать голос совести – рядом соблазнительно гремели медные трубы власти, и только эти звуки были понятны и необходимы ее душе. В это мгновение она не нуждалась ни в чем другом…
Глава вторая
Болезнь Петруши
Вскоре после своего обручения пятнадцатилетний император заболел оспой и слег. Сначала цесаревна не особенно встревожилась.
– Ничего, милый, и я оспой в детстве мучилась. Жива осталась и даже не подурнела, – сказала она Шубину, нежно проводя пухленькими пальчиками по щеке, как будто хотела еще раз убедиться в том, что на ее обворожительном личике не осталось безобразных оспенных отметин. – А вокруг Петруши лекарей вон сколько. Поживет еще мальчик…
Но жить Петру оставалось совсем недолго.
Конец января оказался особенно тяжелым: мальчик метался в лихорадке, а за дверью его спальни суетились князья Долгорукие, невеста, так и не ставшая женой, да канцлер барон Остерман. Они составляли проекты завещаний на подпись Петруше, до хрипоты спорили о правах невесты на престол умирающего жениха, а Петруша звал Лизу – цесаревну Елисавет Петровну, которая в заслонившем реальность бредовом мареве казалась ему то матерью, то сестрой.
– Лиза, где же Лиза? – неустанно спрашивал Петруша, и камергер Лопухин уверял его, что Елисавет Петровна непременно придет, что за ней уже послали и скоро, совсем скоро она будет здесь.
Она и в самом деле пришла, тихо, робко прошмыгнула в покои умирающего, молча отстранила Остермана и присела у постели Петруши, нежно, по-матерински, коснулась его пылавшей смертным жаром щеки прохладной, благоуханной ладонью.
– Лизанька, – прошептал мальчик. – Пришла, значит…
– У императора оспа, – предостерег ее барон. – Вы можете заразиться, принцесса.
– А я оспой уже болела, – рассмеялась Елизавета. В трагические минуты ее розовые губки сводила судорога смеха, пугавшая самые неробкие души. – И, видишь, выздоровела. Не подурнела даже. И Петруша наш выздоровеет. Непременно.
– Нет, Лиза, я умру… – император произнес эти слова без тени сожаления или испуга – спокойно, буднично, просто. – Видение мне было, я тебе рассказать хочу.
– Какое видение, милый?
– Будто стоит у моей постели император покойный, дед мой, и говорит: «Уступи престол, Петруша. Не твой он. Уступи сам». И грозно так хмурится, страшно. «Уступи, говорит, престол дочери моей Елисавете. Ты волю свою перед смертью объявить должен. Там, в раю, тебя отец с матерью заждались, и сестра Наташа ждет не дождется. Тебе с ними быть, а мне с Лизой». Вот я и позвал тебя, Лиза, волю свою объявить хочу.
Петруша рассказывал медленно, протяжно, казалось, что вслед за каждым произнесенным словом из него капля за каплей вытекают жизненные силы.
И тут случилось небывалое: цесаревна упала на колени перед постелью, обняла мальчика и громко, отчаянно зарыдала.
– Не хочу я престола, Петруша, – горько, настойчиво повторяла она. – Видит Бог, не хочу. Не составляй завещания, погубишь меня совсем. Душу мою соблазном не испытывай – слаба я сейчас. В Александров уеду, затворюсь ото всех – мне, кроме покоя и воли, ничего не нужно. А престол кому хочешь передай. Я стерплю. Вон хоть Катьке твоей.