Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк
Шрифт:
Глаза у него оказались серые и холодные.
Бонни кивнул и отхлебнул горького пива, больше похожего на козью мочу.
Вышел, прислонился к стене около байков. Допил свою бутылку и аккуратно поставил тут же, у стены. Кинул косой взгляд на англичанина – тот пил небольшими глотками, глядя куда-то поверх крыш. Все с той же мороженой мордой.
Если б они только что не дрались с местными спина к спине, Бонни бы не удержался, вмазал ему. Или послал домой, к мамочке. Чисто чтобы расшевелить. А так… Черт с ним, с примороженным. Сам нарвется в следующем
Самым логичным было бы сейчас просто свалить. Молча. Доехать до заправки, залить бак на все гроши, хватит еще на денек, а дальше… дальше заглядывать нет смысла.
Собственно, Бонни именно так и поступил. Сел на свой байк, сунул ключ, повернул… и, не надев шлем, обернулся к англичанину.
– Эй, Британия. Ходу.
Тот мгновение промедлил со своей недопитой бутылкой, усмехнулся одной (целой) половиной рта и в один глоток допил пиво. Бутылку так же аккуратно поставил у стены. Оседлал байк. И все это – без единого слова. Да и ухмылялся так, словно у него мышцы лица парализованы. Или атрофированы. В общем, лет двести не практиковал такой чуши.
Примороженный.
И черт с ним! Свалился на мою голову. Последние бабки на него тратить!
Заправка была тут же, напротив. Затормозив, Бонни глянул на приборную панель чужой «Хонды» – мощной, но изрядно побитой. Стрелка топлива показывала «капец». Полкилометра, и приехали.
Бонни готов был ставить собственный «Харлей» против пустой бутылки из-под местной дряни, что англичанин слова не скажет на тему «поделись, приятель». Он и слова-то такого, «приятель», не знает.
Расставаться с Харлеем не пришлось. Пока Бонни ходил к кассе, белобрысый стоял неподалеку, сняв шлем и опять глазея в небо.
Придурок.
– Чего стоишь, Британия! Сюда, – ткнув пальцем во вторую колонку, Бонни отвернулся к своей и занялся шлангом.
Бензина на пятнадцать баксов – кот наплакал. Завтра надо добыть еще бабла. Не только на бензин, но думать об этом сейчас неохота. Вообще думать неохота, дурное это дело. Когда думаешь – вспоминаешь Сирену, Лос-Анджелес, свой дом… Тетушка Джулия, небось, каждое воскресенье ходит в церковь молиться за непутевого мальчишку.
Другая жизнь. Чертова пустая, никчемная жизнь. Вкалываешь, как проклятый, выворачиваешься наизнанку ради славы и бабла, а в итоге – никому ты на хер не нужен, не так сидишь, не так свистишь, и сам – черт знает что, а не мужчина.
На хер.
Да. Смотреть на небо – лучше. Крышку бака только не забыть закрыть. И найти уже, наконец, какую-нибудь крышу на ночь. Хорошо бы сарай для сена, тучи дождевые.
– Спасибо, Италия, – прозвучало позади, да так изысканно-вежливо, словно вокруг не задница мира, а Букингемский дворец.
– Сицилия, – буркнул Бонни и обернулся.
Англичанин сидел на байке, держа шлем в руке, и пырился на него. Если б не метр льда на физиономии, было бы похоже на любопытство. И гримаса вполне могла бы сойти за улыбку. Ладно. Сойдет за улыбку.
– Будем
– Клайд.
Вау. С ума сойти. Английская треска умеет шутить!
– Не-а, не похож. Слишком приличный.
– О`кей, – пожал плечами англичанин и замолк.
Вот треска мороженая! В самое, твою мать, сердце замороженная жертва Снежной королевы.
– Кей? Годится, – хмыкнул Бонни. – Ледяной, мать твою, принц Кей. Пошли уже, скоро польет.
Кей улыбнулся. Снова одной стороной рта, но уже гораздо, гораздо убедительнее.
Там же и тогда же
Ирвин Говард
В городишке на краю света нашлась аптека, и в ней – салициловый спирт за двадцать местных грошей. Последних грошей.
Совершенно нереальное ощущение: у него нет денег, чтобы купить еды или обратиться к врачу. Зато есть ужасный байк, семнадцать литров бензина, разбитая губа, свобода и ненормальный итальяшка, поделившийся последними деньгами. И спирт. Очень нужная штука. Было бы глупо умереть от заражения крови после дурацкой драки в придорожной забегаловке.
А, да. Еще у него есть новое имя.
Кей.
Лучше, чем Клайд. Намного лучше, чем лорд Ирвин Роберт Говард. Сойдет.
Ненормальный итальяшка с дурацким именем Бонни привез его на какую-то ферму, профессионально вскрыл замок сарая гнутой железкой и кивнул на сено.
– Располагайся, ледяной принц. Царское ложе! И не капает.
– Отличное местечко, – кивнул Ирвин и достал из кармана пузырек со спиртом и упаковку бинта, украденного со стойки у аптечной кассы, потому что на него уже мелочи не хватило. – Давай твою бровь.
Независимо пожав плечами, итальяшка поставил байк у стенки и уселся рядом на сене.
Вид у него был – хоть сейчас на плакат «их разыскивает Интерпол». Тонкий, жилистый, носатый, одет в засаленную джинсу и потертую кожу, под мотоциклетным шлемом бадана, на роже – ненависть ко всему миру, а для пущей красоты – размазанные кровавые разводы. Когда итальяшка впервые открыл рот, Ирвин ожидал услышать мат-перемат пополам с дебильными шуточками. Но ошибся. Нормальная речь, американский диалект с итальянским акцентом, на «Бонни и Клайда» отреагировал адекватно. Андерсена читал. При этом дерется спокойно и эффективно, как опытный боец, без капли показухи или глупого благородства. И нарывается так же: взгляд, презрительное движение плечом – и Ирвин уже готов с ним сцепиться.
Странный парень.
Пожалуй, если бы не местные, ночевать им обоим в полицейском участке, а то и в больнице.
Вдогонку странностям: байк. Не «Драккар», конечно, но «Харлей» в сотню лошадок. Оборванцу не по карману.
Хотя, нищим маргиналом итальяшка мог показаться только на первый взгляд. Двигается слишком уверенно, мягко и красиво. Говорит грамотно, саркастично. Взгляд умный и острый.
Любопытно, кто он. Не похож на обычных современных кочевников еще и тем, что одиночка – кочевники живут стаями.