Любой каприз за вашу душу
Шрифт:
Вот Тоха и спел ему «Это не по-цыгански» из нашего «Нотр Не-Дама». Поет он хорошо, роль под него писана, так что Том впечатлился, прослезился и потребовал подать ему сюда этого гениального извращенца, то есть автора, то есть дайте ему сейчас же этот клавир, он его сию секунду ставить будет прямо тут!
Тусня была безумно пьяна (а Тоха еще и безумно влюблен и готов на все, чтоб трахнуть своего кумира) и с восторгом принялась за дело. Тоха распечатал ноты, которые мы с ним хранили на Гугл-доке, косой режиссер раздал листочки самым достойным (читай, косым), и понеслось. Что и куда унеслось – видели, ага.
На этом месте я сделала фейспалм, а Тоха – глазки
– Дальше была рождественская комедия, Ти. – Тоха мечтательно возвел сини очи к багажной полке и продекламировал: – Папарацци – вот та сила, что, желая зла, творит благо! – Заржал и пояснил: – Проспавшись, Том обнаружил в новостях культур-мультур собственную вдохновенную физию и торжественное обещание поставить феерический мюзикл, который посрамит и побьет, и вся такая чушь. Что за мюзикл, он помнил с трудом, так что пришлось будить меня, как свидетеля безобразия. Ну, я и напомнил. Даже нотки дал. Вот. Я молодец?
Я покивала, не в силах ни смеяться, ни плакать. Тоха… Тоха – это сила. Как два дебила. Нет, как целая толпа дебилов!
– Короче, пришел продюсер, я рассказал про знаменитого русского писателя Роу, ткнул в его книги на Амазоне, спел аллилуйю, и мистер Штосс решил тебя издавать в Америкосии. Типа ударная реклама мюзиклу. Ну а что? Переводить не надо, интеллектуально-откровенная проза нынче в тренде, чистая прибыль!
– Интересно, достанется ли мне что-то с этой прибыли?
– Достанется. Это серьезные ребята, ты не думай!
Город Ангелов встретил нас жарой, смогом и смуглым усатым таксистом. Я не сразу поняла, что он говорит по-английски, столько в его речи, больше похожей на бурлящий поток, было испанских, португальских, французских и черт знает еще каких слов, к тому же акцент! От такого акцента уши в трубочку свернутся!
Тоха ржал, свинская морда.
– Привыкнешь, тебе еще и понравится!
– Я не буду разговаривать на этом! – отрезала я.
Мне в самом деле приходилось туго. Я-то привыкла подстраиваться под выговор собеседника, и это легко проходило с англичанами и канадцами, при том, что мой родной английский – среднезападный. Папа родом из Бостона, мама из Москвы, и дома мы говорили на двух языках, а на каникулах у бабули с дедулей и в тех редких командировках, куда меня родители брали – разумеется, на английском. В школе меня, кстати, за мой бостонский выговор нещадно ругала англичанка. Мол, ужасное произношение, каша во рту! Так никто не говорит! Ругалась она ровно до тех пор, пока папа не пришел к ней выяснять, отчего это у дочери англо-американского журналиста двойка по английскому. Уж не знаю, что там ей папа напел, но свою пятерку автоматом я получила и на ее уроках спокойно читала книжки. Половину – на английском, кстати.
Чуть позже выяснилось, что мне легко даются языки романской группы. «Любое обезьянство, это наследственное», – смеялся папа. Так что в моем активе немножко испанского, капелька французского, чуточка немецкого и изрядно итальянского, который я учила ради музыки. Собственно, обезьянством мои таланты и ограничиваются. Усидчивость, ответственность, работоспособность и стрессоустойчивость обошли меня стороной, как и таланты актерские, кулинарные, фортепианные, вокальные и все прочие. Кроме вдохновенного вранья, тоже наследственного и вполне себе обезьяньего. Родители оба журналисты, бабушки-дедушки из той же шайки-лейки. Честно, не понимаю, зачем меня отдали учиться музыке? Подумаешь, ребенок любил изображать оперную диву и пел песенки на садовских утренниках!
Мама мне как-то сказала, что просто не хотела, чтобы я шла по их с отцом стопам. Опасно. Музыка намного полезнее для здоровья! Я тогда не восприняла ее слова всерьез, мне было всего-то тринадцать. А в мои девятнадцать их не стало. Очередной конфликт на Ближнем Востоке, рядовая командировка… их тел не нашли. Какая-то бюрократическая тетка позвонила мне с идиотскими соболезнованиями и обещанием компенсации, но ее больше интересовало, чтобы я не вздумала подавать на телекомпанию в суд. Что-то они там не соблюли, какой-то бумажкой не прикрылись. Плевать мне было на телекомпанию, на компенсацию и на родительских коллег с их водкой, похлопываниями по плечу и пафосными речами на похоронах. На все было плевать. Я осталась одна, и никакие тосты и проникновенные статьи этого изменить не могли.
Не дала скатиться в депрессию Манюня, все же от подруги-психолога бывает польза не только в поедании тортиков. Как-то ей удалось заставить меня устыдиться, собраться, взять себя в руки и не вылететь с дирижерско-хорового. К тому времени я перешла на третий курс Гнесинского училища и собиралась втихую бросить гиблое дело. Хоровое пение – не мое. И дирижирую я, как обезьяна хвостом. А преподавать музыку детям – да я скорее застрелюсь! Но мама хотела, чтобы я училась. Папа хотел, чтобы у меня был диплом. И лучше учиться хоть где-то, чем тупо лежать на диване и страдать!
Тем более что в Гнесинке учился и Тоха, тоже на третьем курсе, только на отделении мюзикла (оно же – музкомедия). А значит, я была под присмотром.
Очень мне этот присмотр помог, когда на меня положил глаз господин Кобылевский!
Данный прекрасный принц взял меня тепленькой на одном из концертов, где господа студенты изображали хор. Мероприятие было пафосное донельзя, сборная солянка в Доме Музыки, с приглашенными импортными звездами. За беседой с одной из импортных звезд меня и застукали. Звезда была та еще, английский скрипач чуть меня постарше, ни бельмеса по-русски, потерялся в толчее и суете, вот я ему и помогла найти гримерку и продюсера.
Господин Кобылевский, как я поняла сильно потом, разглядел во мне идеальную жену, она же бесплатный переводчик, секретарша и домработница. Мои красота и талант интересовали его в последнюю очередь, но мне он этого предусмотрительно не сказал. Умный мужик, чего уж там. Умный, красивый, вполне себе талантливый, но сволочь. Хотя нет. Талантливый, умный и красивый – по определению сволочь, это в генах прописано. Но тогда-то я была наивной одинокой девочкой, что есть дурой по определению.
Вспоминать противно, как я заглядывала ему в рот и пыталась соответствовать. Ладно бы ему, но там была еще и мама!..
Единственный раз после развода господин Кобылевский появился в моей квартире именно из-за мамы. Ему показалось, что некий малоприятный персонаж из моей новой книги на него похож, и его узнают, а раз узнают – подумают, что он знаком с автором низкопробной писанины, или еще догадаются про бывшую жену, и это будет позор, а у его мамы слабое сердце!.. Что я должна была сделать с его мамой и ее слабым сердцем, я так и не поняла. Может быть, как Гоголь, выкупить весь тираж и сжечь? Судя по градусу трагедии, именно этого от меня и ждали. Но дождались только Тошки, который прибежал на вопли из квартиры напротив (мы не только одногодки и одноклассники, но и соседи, а в тот период у Тошки очень удачно оказался перерыв между гастролями) и спустил господина Кобылевского с лестницы.