Любви все роботы покорны (сборник)
Шрифт:
Выстрел достал его уже в прыжке. Успел, зараза, мне руку зубами располосовать и подох. А в глазах волчьих – такое удивление!
Как же так, спросишь? Завалялся у меня еще один патрон. С серебряной пулей. Сознаюсь тебе, старина, любил я Жози, но сначала побаивался. Вот и изготовил… Так, на всякий случай. Носил, как талисман.
Пригодился, значит.
Высвободил я девчонку из кандалов, оказавшихся серебряными, вынес на крыльцо и услышал, что к нам спешат гости.
Мой жеребец на свист прибежал сразу. Взвалил ему Жози на холку, сам в седло – и ходу! Проскакали
Так и стоял, насвистывая ковбойскую песенку, пока прискакали шериф с помощниками. Уж не знаю, кто их позвал. Повязали, конечно. А доказать, что я устроил погром на ранчо, не смогли. Единственный выживший свидетель, тот самый желтолицый, сильно ударился головой и ничего не соображал. Вот меня и упрятали за решетку, пока он оклемается…
Что-то мне подсказывает: надолго тут не задержусь. Не такая натура у моей Рыжей Бестии, чтобы любимого в беде оставить. Видишь, как полная луна сияет? Жози в такие ночи на поиски приключений тянет. Слышишь, это ведь не кошка вопит, кто-то покрупнее! Не слышишь? Совсем у вас, городских, со слухом плохо. Эх, сейчас бы на волю! Дразнит меня эта луна, амиго, зуд и в душе, и в теле. Особенно чешутся шрамы, там, где О’Доннел погрыз. Что так испуганно смотришь?
Да, не тот перед тобой Генри Питерс, что был раньше. Меняюсь я. Раньше, к примеру, больше всего любил деньги и жратву, а уж третье место отводилось Жози. Сейчас без этой девчонки мне свет со всем его золотом не мил. Веришь, старина?
Вижу, веришь. Хороший ты мужик, Вилли. Знаешь, так уж и быть: дарю свою историю для писательства. Решай сам, что можно всем поведать, а об чем лучше умолчать. Чертовски занятно будет от кого-то услышать: читал, мол, книжку о Генри.
О его приключениях в самом сердце Запада, о дикой и прекрасной Рыжей Бестии.
Александр Змушко
Зов природы
– Ты опять флиртовал с этой отвратительной атавистичной Сереной!
Ванесса прекрасна в ярости. Она похожа на вулкан – полный бурлящей магмы цвета вишневой наливки, прорезанной алыми венами подземной крови. Она закипает – словно кофе, которое не успели вовремя снять с конфорки.
– Она столь естественно, природно, очаровательно примитивна, – поясняю я.
Я не могу устоять.
Ее груди, которые легко перепутать с горами, соски, розовые, как закат, интимная сердцевина, алая, как расцветающий на один день цветок гибискуса: ее плоть, упругая и пружинящая, вся ее суть, полная тайн и их раскрытия – апокалиптически влекущая.
– Это все равно что заниматься сексом с животным, – поджимает губы жена.
В каком-то смысле это так и было.
Мягкая ласка губ; проворный язычок, пробирающийся в каверны рта, и тугой пудинг ее начинки – все столь по-животному, по-звериному восхитительно, что понять мои эмоции мог бы разве что тигр, вонзающий клыки в загривок бьющейся антилопы. О, этот бег, бег,
Переплелись.
Агония.
Так же было у нас с Сереной.
Ее стоны, полные Армагеддона, мелодичного, вибрирующего соло. Контральто натянутых телесных струн; аллегро, аллегро – и еще раз аллегро. Я играл на ее теле: так, как африканские аборигены играют на громадных, обтянутых в кожу барабанах – бумммм, бумммм, – гулкий ритм копыт, что выбивают пыль из вылизанной солнцем саванны.
Серена – о, Серена!
– Ты отвратителен, – бросила Ванесса, поднимаясь.
Она стояла у окна, взирая на город – лиги устремившихся в небо прямых линий, фасеточные глаза небоскребов, фары жадно обшаривающих проулки машин.
– О боги, я застукала вас на сиденье моего седана!
Алая рана рта, окаймленная пухлостью губ.
В ней была влажность утреннего цветка.
Ее ноги раздвинуты – она дышит, дышит.
Поблескивают стекла, пряный запах кожи, рев машин за окном.
Ванесса резко оборачивается – в подрагивающих пальцах сигарета.
– Тоско, 52, – говорю я.
Ее плечи опускаются.
– Я всегда знала…
Она знала, что я знал, что она знает – мы преисполнены знания, знаем все на свете, ничто не укроется от всевидящих фар нашей проницательности. Ее скулы подергиваются, она снова отворачивается к окну – я любуюсь ее точеными бедрами в электрическом свете пролетающего вертолета.
– Но с ней! – восклицает она. – С ней!
Растерянность вопиет из нее.
– Как ты мог, Билл! Как ты мог!
– Она всего лишь натуристка, Ва, – говорю я.
– Натуристка! – Она фыркнула, словно муха залетела ей в горло.
Она обхватывает плечи руками.
– Они отвратительны!
Мое плечо дергается в намеке на пожатие.
– Прости, я не разделяю предрассудков общества.
– Да уж, не разделяешь! – шипит Ванесса. – Я смотрю, ты проникся идеями ренегистов достаточно глубоко – на глубину вагины этой похотливой шлюхи!
Передо мной встает вагина Серены – вся ее сочность.
Как предупредительно, как надежно принимало меня ее нутро: словно банковский служащий, что оформляет крупных размеров вклад, как клуша-наседка, что собирает разбежавшихся цыплят. За окном ночь прочерчивают белые линии воспламененных газов – пассажирские лайнеры воспаряют на Марс.
– О, Билл! – поворачивается ко мне Ванесса. – Она совсем не модифицирована, понимаешь – совсем!
Ее трясет. Я тушу сигарету о голову кхмерского божка.
Поднимаюсь из кресла; принимаю ее в объятия, как несчастного ребенка.
– У нее всего одно сердце, череп не защищен титаном, не продублированы схемы!
Жена рыдает.
– Ну, ну, – говорю я. – На свете есть и более беззащитные создания.
Она утирает слезы.
Макияж ничуть не размазан – он татуирован под кожу.
– Но ведь, – всхлипывает она, – я могла ее ударить! Ударить, ударить!
Я понимаю.
Усиленный титаном кулак Ванессы способен пробить бетон – и превратить голову Серены в мясной бульон. Я провожу ладонями по спине жены.