Любви все роботы покорны (сборник)
Шрифт:
– Ты ведь это нарочно придумал про матовый тон кожи, да?
Шульц, грустно улыбнувшись, прошептал:
– Видишь ли, мне показалось, что если привлекательный мужчина исключительно в соответствии со служебными обязанностями натирает девушку маслом, причем всю, – это их как-то профессионально сближает. Кроме того, надо отдать тебе должное: самца ты подобрал вполне презентабельного; сейчас он ее расслабит, согреет, заодно и сам сориентируется на местности, привыкнет к телу и обстановке, дело должно пойти. Она уже явно готовенькая.
– У тебя какой-то слишком утилитарный подход
– Да, – покорно вздохнул он. – Раньше я этим даже гордился. Ты только не шуми, авось оно само наладится.
И поначалу мне тоже казалось, что наладится, но, увы. Сцена затягивалась, актеры явно вошли во вкус, они уже принялись вовсю обниматься и даже перешептываться. После чего совершенно неожиданно для нас, и вопреки сценарию, вновь принялись целоваться, причем куда более энергично, нежели вначале. Я с тоской взглянул на Шульца. Тот пожал плечами и деликатно кашлянул:
– Эхм… Дети! Я рад, что вы втянулись в процесс, но мы пишем уже сорок минут, а воз и ныне там.
То, что случилось дальше, иначе чем порнографией назвать трудно, причем в самом плохом смысле этого слова. У наших великолепных актеров не получилось ни черта. Хорошо намасленная Вероника вдруг ушла в неявную и пассивную, но глухую оборону, принялась стесняться и жалобно смотреть на присутствующих. А этот взгляд надо было видеть! Жан также вдруг потерял способность дотрагиваться до нее в нужных местах и уж тем более предпринимать хоть какие-то активные действия. Общими уговорами мы кое-как вытряхнули его из штанов, но тут странный симбиоз общей напряженности и солидарности между актерами достиг апогея – кончилось тем, что они накрылись простыней и замерли там, как дети, испугавшиеся ночного страшилы из шкафа.
– Понаберут интеллигентов в офицеры, – проворчал оператор, – приличной порнухи не снимешь.
– Шульц, – дрогнувшим голосом сказал я, – наш фильм марширует в ад. Мы горим, Шульц! Если у тебя были идеи по поводу огнетушителя, так самое время.
– Не было у меня никаких идей, просто показалось забавным, и символичным, и вообще.
– Так у нас ведь есть запасной вариант, – я покосился на Елену.
– Не думаю, – сказал Шульц.
Лена молча помотала головой и подвинулась к оператору чуть ближе.
– Она не готова, да и момент упущен, – добавил Шульц и твердо закончил: – И актер у нас спекся. Если только ты сам желаешь вдруг… хотя на фоне Жана ты не фотогеничный ни разу. Не рекомендую.
– Знаю.
– Слушай, Игорь, а что у тебя была за техническая идея с последними сценами? Это может помочь?
– Уже не думаю. Хотя… – Я отхлебнул еще шампанского и вспомнил, что толком сегодня не поел ни разу. – Хуже уже не будет. А вдруг?
И я, заткнув пальцем ополовиненную бутылку, отдал челноку команду, которую пришлось дважды подтвердить.
– И что? – спросил Шульц, наблюдая, как простыня над сценой медленно вздымается, словно привидение. – А, теперь понял…
Вряд ли отключение искусственной гравитации было слишком оригинальным шагом, но в тот момент я пребывал в отчаянии. Мы утратили вес, как оказалось, вместе с незакрепленными предметами, о которых я не подумал. Вероника испугалась и дернулась слишком резко. Жан попытался
– Держите ее! – воскликнул Шульц и слишком резко вскочил. Летающие камеры и фонари растерялись в невесомости, хрустальные бокалы также вдруг пришли в движение. Запутавшийся в ожившей простыне Жан витиевато выразился в мой адрес. Ящики под ним, из которых было собрано импровизированное ложе любви, не преминули разъехаться и воспарить.
– Сохраняйте спокойствие, – посоветовал я. – Сейчас включу обратно…
– Она же упадет! – взревел голый лейтенант и взлетел на перехват, но не вполне удачно, столкнувшись по пути с огнетушителем. Маленький мир вокруг меня пришел в беспорядочное движение, оглашаемое жалобами и проклятьями собравшихся. Самоотверженный Шульц нелепо парил, размахивая длинными конечностями, отчего приобретал пугающее сходство с огромным комаром. Он исхитрился ухватить скользкую Веронику за щиколотку, но удержать не смог. Жан боролся с простыней, занавеской, ящиками и двумя шариками шампанского, вылетевшими из бокалов. Лена, как ни странно, спасала операторское оборудование.
Я, левитируя низко над бывшим полом, старался оказаться точно под замершей в испуге Вероникой и, когда это случилось, врубил гравитацию обратно.
Девушка упала на мягкого меня довольно удачно – всем телом, хотя и коленом вперед. В грохоте обрушившихся на пол людей и предметов особенно выразительно прозвенели хрустальные бокалы.
– Спасибо, – шепнула мне Вероника, поднимаясь. – Ушибся?
– У-у…
– Да уж, – усмехнулся Щульц, накидывая ей на плечи пресловутую простыню. – Ты умеешь поставить жирную точку, Игорь. Даже в полном провале. Это было изящное безумство, я оценил.
Обратно к станции челнок вел Жан, меня почему-то сочли немного пьяным и не вполне адекватным.
– Простите, ребята, – вздохнула все еще маслянистая Вероника. – Я вас подвела. Но, честное слово, я была уверена, что все легко получится, что я плохая девчонка и мне это раз плюнуть. Тем более не прихоти ради и даже не из-за денег. А не смогла… Даже объяснить не могу.
– А что тут объяснять? – пожал острыми плечами Шульц. – Вероятно, у каждого определена черта финиша, после пересечения которой срабатывают тормоза. Игриво попрыгать голышом перед объективом не то же самое, что допустить циничного наблюдателя в истинные, хм… глубины жизни… Так что не грусти, плохая девчонка, все нормально.
– Мы просто совершенно не умеем снимать порно, – сказал я. – Ведь, казалось бы, ну чего проще? Натуральный теплый процесс плюс камера. Надо думать, у наших предков были какие-то секреты мастерства, ведь терабайты этого добра, по слухам, еще лет сто назад можно было лопатой грести. Утраченное искусство, как вересковый мед.
– Ну, знаешь… – протянул Шульц. – Ты сравнил тоже! В начале двадцать первого века царила дикая распущенность, особенно по части видеоматериалов. А доступность резко снижает интерес, знаешь ли, и находится все больше желающих перейти черту в поисках новых впечатлений. А это уже зачастую извращение и чаще противозаконное. И чем это кончилось?