Любящее сердце
Шрифт:
– Возможно, тебе все представляется в слишком мрачном свете, а на самом деле тебя встретят вовсе не агрессивно. К тому же ты всегда можешь сказать правду.
– Правду? – с горьким смехом переспросил Гейб. – Откуда тебе знать, что есть правда, что я не тот законченный негодяй, которым меня здесь выставили?
– Я знаю тебя, – просто ответил Альберт. – Или ты забыл?
– Знаешь, это верно, – ответил граф Торнхилл, сосредоточенно глядя на две приближающиеся женские фигурки. Несомненно, это были две юные леди. Они шли неспешно, прикрываясь зонтиками от солнца, а на почтительном расстоянии от них следовали две служанки. – Люди верят в то, во что им хочется верить, Берти. К чертям этот свет с его вечными сплетнями и скандалами!
– Скандал часто идет на пользу, если речь идет о мужской популярности, – согласился Альберт. – К тому же если два года назад ты был всего лишь бароном, то сейчас ты – граф. Да еще и богат как Крез. Кто любил повторять, что у его отца денег куры не клюют?!
Но граф Торнхилл уже не слушал друга. Его вниманием целиком завладели леди под зонтиками.
– Ты не представляешь себе, Берти, – заговорил Гейб, не спуская глаз с девушек, – как мне не хватало на континенте наших английских красоток. Ни в Италии, ни во Франции, ни в Швейцарии не встретишь ничего подобного. Тот тип красоты, который можно встретить у нас, не найдешь нигде в мире. Его даже трудно описать. Она может быть высокой или маленькой, темной или светловолосой, может быть довольно пышной и не слишком, но при этом у них у всех есть особый английский шарм. Посмотри-ка на этих крошек. Чем тебе не пример? Как ты думаешь, они нарочно опустили ресницы или в самом деле нас не замечают? Так поднимут они глаза или нет? Порозовеют ли от смущения? Улыбнутся или…
– Или нахмурятся, – закончил сэр Альберт со смехом, но при этом посмотрел в ту сторону, куда указал ему друг. – Да, весьма изысканные создания. К тому же незнакомки. Но ничего удивительного для Лондона в эту пору. А вот не пройдет и нескольких недель, как начнешь уставать от мелькания одних и тех же лиц. После того как встретишь их в дюжине разных мест – в театре, у общих знакомых и прочее, – начинает казаться, что знал их всю жизнь и не слишком этим счастлив.
– Нахмурятся, говоришь? Сомневаюсь, – продолжал граф, понижая голос, ибо к этому времени их кони успели подъехать почти вплотную к дамам. Надо сказать, что эти милые особы заслуживали того, чтобы на них засмотреться. Гейб церемонно снял шляпу и поклонился, заставив их поднять глаза на всадников.
Маленькая голубоглазая блондинка очень мило порозовела. Она являла собой настоящее воплощение типично английской красоты, символ чистоты и невинности. Та, что повыше, нисколько не смутилась или не подала вида. Волосы ее, не без интереса заметил Гейб, были не темно-каштановыми, как казалось издали, а цвета красной меди. Когда она подняла голову и солнечный луч, проникнув под поля шляпки, коснулся ее волос, прядь вспыхнула червонным золотом. Глаза ее были темными и большими, а фигура… Что ж, если при взгляде на блондинку даже у дорожившего своей свободой холостяка возникала мысль о браке, то вторая направляла мысли совершенно в противоположную от семьи сторону. Такая женщина могла бы заставить позабыть о долге. Такую женщину представляешь себе обнаженной в постели, страстной любовницей, способной удовлетворить любые прихоти. Именно о такой красоте и грезил Торнхилл.
– Добрый день.
Гейб улыбнулся, глядя прямо в глаза высокой леди, уже не замечая блондинки, первой остановившейся, чтобы ответить на приветствие. Та, на которую он смотрел, почти никак не отреагировала на его слова, если не считать ясного взгляда без тени кокетства. Она даже не улыбнулась и лишь замедлила шаг. Гейб с грустью отметил, что девушка, так ему понравившаяся, оказалась леди до мозга костей. Учитывая характер проявленного к ней интереса, это было совсем некстати.
– Добрый день, – сказал Альберт и, пока блондинка приседала в реверансе, ее подруга просто стояла и ждала, когда можно будет продолжить прогулку.
Служанки уже подходили к ним, и джентльменам
– С такой не замерзнешь в постели, – пробормотал граф. – Такая роскошная женщина, просто слюнки текут. Знаешь, Берти, я собираюсь завести любовницу. С тех пор как я уехал из Англии, у меня не было женщины. Поверишь ли, ни одной, если не считать шлюхи, после которой я места себе не находил, боясь, что она наградила меня какой-нибудь гадостью. Решив, что страх не стоит весьма сомнительного удовольствия одноразовой любви, я больше не экспериментировал. Надо будет повнимательнее поискать по театрам и операм, чтобы подобрать себе подходящую из тех актрис, что свободны. Не исходить же всякий раз слюной при встрече с барышней в парке, верно?
– Волосы цвета солнечного луча, – бормотал Альберт, расчувствовавшись до того, что заговорил стихами, – и глаза как васильки. У нее будет море поклонников после первого же выхода в свет. Особенно при условии, что приданое соответствует ее красоте.
– А… – протянул граф, – так ты размечтался о блондинке. А меня вот на мысль о том, что пора завести любовницу, навела другая – с длинными красивыми ногами. О, представь, что это такое, когда такие ножки переплетаются с твоими, Берти! Должен сказать, что я рад возвращению в Англию. И не имеет значения, будет скандал или нет.
Гейб понимал, что ему следовало бы провести весну в Челкотте, не затягивая приезда до лета. Отец его умер год назад. Это случилось немногим позже их с Кэтрин, второй женой отца, отъезда на континент. Он должен был бы поспешить домой, как только ему стало известно о серьезном ухудшении здоровья старого графа, но он не мог оставить Кэтрин в одиночестве, а о поездке ее в Англию и речи не могло быть. И он остался с мачехой, посчитав это более насущным, чем присутствие на похоронах отца.
Теперь он понимал, что лучше бы ему тогда было вернуться домой. Но Берти был прав: Гейб действительно отличался редким упрямством. Приезд в Лондон в разгар сезона большинство нормальных людей сочли бы сумасшествием, поскольку в это время года в столице собирался весь свет, то есть те самые люди, которые не сомневались в том, что он, Гейб, увез на континент собственную мачеху в интересном положении. А сейчас, разумеется, он вернулся, поскольку Кэтрин ему надоела. Он не просто соблазнил собственную мачеху и сделал ей ребенка, а еще и бросил свою любовницу одну с плодом своей неуемной похоти.
В действительности же Кэтрин с дочерью вполне неплохо устроились в Швейцарии. Гейб оставался с ней во время беременности и почти год после рождения ребенка. Теперь, посчитав свой долг в отношении Кэтрин выполненным, он вернулся на родину, по которой тосковал безмерно.
Наверное, куда разумнее было бы сразу ехать к себе домой, в Челкотт. В Лондоне следовало бы показаться, когда скандал будет забыт. Впрочем, наивно полагать, что такое возможно. Покажись Гейб в столице хоть через десять лет после произошедшего, он все равно стал бы объектом сплетен. Так что чем раньше, тем лучше.
Граф был не из тех, кто стремится обойти острые углы. И он не слишком переживал из-за того, что о нем говорят и думают окружающие. Гейб был слишком горд, чтобы показать, что он чувствует на самом деле. Ни разу он не сделал попытки разуверить общество в его мнении. Да и едва ли стоило оправдываться и объяснять, что он не имел любовной связи с собственной мачехой и уж тем более не он отец ее ребенка. Он просто увез Кэтрин, с которой был дружен, подальше от гнева отца, после того как она призналась, что беременна. Гейб опасался, что отец нанесет какой-нибудь вред Кэтрин и ее еще не родившемуся ребенку или открыто откажется от отцовства и тем самым разрушит жизнь женщине. Старый граф не сделал ни того ни другого, но слухи поползли по Лондону и, когда Гейб с мачехой отправились на континент, расцвели пышным цветом, тем более что состояние Кэтрин стало для всех очевидным.