Люди, боги, звери
Шрифт:
— Поразительно! — вырвалось у меня. — Ничего подобного никогда не видел!
— О чем вы? — спросил калмык.
— О проделанном вами «чуде», ведь вы так это называете? — ответил я.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — холодно отозвался калмык.
Мне стало ясно, что я оказался жертвой гипнотических способностей Тушегун-ламы. Пусть будет так — все лучше, чем смерть ни в чем не повинного человека. Не мог ведь Тушегун-лама рассечь тело своей жертвы, а затем быстро вернуть его в первоначальное состояние?!
На следующий день мы, получив все нужные нам сведения, оставили юрту нашего хозяина. Туше-гун-лама, по его словам, намеревался и далее «перемещаться в пространстве». Он скитался по всей Монголии, жил как в бедных юртах пастухов и охотников, так и в великолепных шатрах князей и вождей племен, всюду окруженный благоговейным почитанием, смешанным со страхом, который так же крепко, как демонстрируемые им чудеса и изреченные предсказания, привязывал к нему богатых и бедных. Прощаясь с нами, калмыцкий чародей хитро улыбнулся и сказал:
— Ничего не рассказывайте обо мне китайским властям. — И еще прибавил: — То, что вы испытали вчера вечером, было пустой забавой. Вам, европейцам, невдомек, что мы, невежественные кочевники, обладаем могущественным тайным знанием. Если бы вы видели чудеса, творимые таши-ламой, по приказу которого сами загораются свечи и светильники перед древней статуей Будды, а изображения богов начинают вещать! Но есть еще более святой и великий человек…
— Вы имеете в виду Царя Мира из Агарти? — перебил его я.
Лама уставился на меня в глубоком изумлении.
— Вы слышали о нем? — спросил он, наморщив в раздумье лоб. Поразмышляв немного, он снова впе рил в меня свои раскосые глаза и произнес: — Только один человек из всех живущих знает его священное имя, только один из всех посещал Агарти. Этот человек — я. Поэтому далай-лама почитает меня, а Живой Будда из Урги боится. Впрочем, напрасно — мне никогда не сидеть ни на священном престоле в Лхасе, ни на том, что Чингисхан завещал Главе нашей «желтой веры». Я не монах, а воин и мститель.
Он лихо вскочил в седло, стегнул коня и умчался, крикнув на прощание по-монгольски:
— Сайн! Сайнбайна! (До свидания!)
На обратном пути Церен рассказал нам множество легенд, связанных с именем Тушегун-ламы. Одна история особенно запечатлелась в моей памяти. Произошло это в 1911 или 1912 году, когда монголы с оружием в руках отстаивали свою независимость. Китайское руководство Западной Монголии размещалось тогда в Кобдо, там же находились десять тысяч солдат под командованием лучших офицеров. Взять Кобдо было поручено Хуну Балдону, простому пастуху, отличившемуся в битвах с китайцами и получившему от Живого Будды титул князя. Обладающий необычайной силой, свирепый и бесстрашный Балдон несколько раз поднимал в атаку на город своих плохо вооруженных воинов, но каждый раз его встречал пулеметный огонь, и он отступал, теряя множество людей. Неожиданно в монгольском стане появился Тушегун-лама. Собрав солдат, он обратился к ним со следующими словами:
— Не страшитесь смерти и не отступайте! Вы сражаетесь и умираете За Монголию, которой боги уготовили великое будущее. Только взгляните, какой станет ваша страна!
Он широко распростер руки, и солдаты увидели перед собой богатые юрты, зеленые пастбища, по которым бродили большие табуны лошадей и стада.
По равнине мчались люди на быстрых скакунах, седла под всадниками были дорогими, искусной работы. Женщины в этой стране одевались в тончайшие шелка, в ушах у них позвякивали серебряные серьги, а в замысловатых прическах сверкали драгоценные украшения. Тянулись бесконечные караваны товаров, завезенных китайскими купцами, а представительные монгольские сайты, окруженные цириками [32] в парадной форме, торговались о цене, не теряя при этом собственного достоинства.
32
Ц и р и к — монгольский солдат.
Видение исчезло, и Тушегун-лама заговорил:
— Не бойтесь смерти! Она есть отдых после наших земных трудов, тропа, ведущая к вечному блаженству. Посмотрите на восток! Видите наших братьев и друзей, павших на поле боя?
— Видим, видим, — вскричали пораженные монгольские воины: перед ними, залитое мягким теплым светом, раскинулось урочище, жилища там были похожи на юрты, но вход в них напоминал свод храма. Стены и пол устилали красные и желтые шелка с вплетенными яркими лентами; позолота весело играла на колоннах и сводах; в огромном красном алтаре горели тонкие жертвенные свечи в золотых канделябрах, рядом в массивных серебряных сосудах лежали орехи и густело молоко; повсюду были набросаны мягкие подушки, и на них отдыхали монголы, павшие в последней битве за Кобдо. А вокруг на небольших покрытых лаком столиках дымилась сочная баранина и козлятина, высились кубки с вином и чаем, стояли тарелки с борсуком [33] , душистым затураном, пропитанным бараньим салом, блюда с ломтиками высушенного сыра, финиками, изюмом и орехами. Погибшие солдату посасывали золоченые трубки и дружески беседовали.
33
Борсук — сладкое монгольское печенье.
Наконец и это видение исчезло, а перед изумленными воинами стоял таинственный калмык с воздетыми руками.
— Теперь в атаку и не возвращайтесь без победы! Я тоже пойду с вами!
Битва возобновилась. Монголы сражались яростно, гибли сотнями, но в город все же ворвались. Казалось, повторилась картина из далекого прошлого, когда татарские полчища разрушали европейские города. Хун Балдон поднял над головой три копья с алыми вымпелами, что означало: он отдает город солдатам на три дня. Повсеместно начались убийства и грабежи. Ни один китаец не остался в живых. Город спалили, а крепостные стены разрушили. Затем Хун Балдон пошел на Улясутай и там разрушил китайскую крепость. Развалины эти стоят и поныне — покосившиеся стены с бойницами, осыпавшиеся башни, никому теперь уже не нужные ворота и то, что осталось от сгоревшего штабного здания и солдатской казармы.
Дикие чахары
Вернувшись в Улясутай, мы узнали, что монгольский сайт получил тревожные вести из Мурэн-Куре. В донесении сообщалось, что красные теснят войско полковника Казагранди в районе озера Косогол. Сайт опасался, что потом красные двинутся на юг, к Улясутаю. Обе американские фирмы закрыли свои конторы, а наши друзья готовились в случае чего бежать из города, хотя это тоже было опасно: с востока к Улясутаю подходил отряд чахаров. Мы решили дождаться его прихода: появление отряда могло изменить ход событий. Через несколько дней чахары вошли в город — две сотни оголтелых бандитов во главе с бывшим китайским хунхузом. Их предводитель был высоким, костлявым мужчиной с длинными, доходившими почти до колен руками и потемневшим от ветра и зноя лицом, изуродованным двумя длинными шрамами на лбу и на щеке — один из них почти полностью закрыл его глаз хищной птицы. Голову бандита венчала поношенная шапка из енота — таким был вождь чахаров. Страшная личность! Никто, даже при самом ущербном воображении, не захотел бы встретиться с таким субъектом ночью на безлюдной улице.
Отряд разбил лагерь внутри разрушенной крепости, неподалеку от единственного уцелевшего китайского здания, служившего теперь штаб-квартирой китайского комиссара. Уже в день прибытия ча-хары разграбили китайский дуган — торговый дом, расположенный в полумиле от крепости, и оскорбили жену комиссара, назвав ее «предательницей». Со своей точки зрения, они были правы: китайский комиссар Ван Сяо-цун, прибыв в Улясутай, последовал давней китайской традиции и потребовал себе жену-монголку. Услужливый новый сайт отдал приказ немедленно отыскать господину красивейшую и достойнейшую монгольскую девушку. Девушку нашли и доставили в дом комиссара вместе с ее бра-том-борцом, который должен был стать у китайца телохранителем, а в результате довольствовался ролью няньки при карликовом мопсе, подаренном сановником своей новой жене.