Люди Большой Земли
Шрифт:
Далее шли записи мелким и нервным почерком, фиолетовыми чернилами:
«Иногда мне кажется, что жизнь моя не начиналась. В Юшаре я одинок и вообще одинок. Впрочем есть у меня друг… Когда мне бывает тяжело, я вспоминаю, что где-то есть у меня Соня, и сразу
Моя жизнь впереди; не землей наша жизнь начинается, не землею и кончается. А годы проходят, как утренние сны.
Смешно, гадко, может-быть, но это так: лихорадит от одной мысли о женщине, — дрожу. При людях не показываю вида, можно подумать, что вовсе не интересуюсь, остаюсь наедине — кажется: съел бы и костей не оставил. Не безумие ли это? Все это при моей физической хилости. Вчера съел два фунта селедок, ел без хлеба, до тошноты. Вот до чего хочется острого!»
Утром разговаривал с радистом Куклиным. Человек этот нервен до того, что руки и ноги трясутся даже в беседе о погоде.
— Я очень рад… я тоже литератор. В профсоюзном журнале «Северная Связь» писал. Конечно не платили, журнал дефицитный… Развернешь, смотришь — все мое и не в каком-нибудь иносказательном смысле.
У Куклина странности на нервной почве. В его сознании застревает случайное слово, которое потом терзает часами, неотступно, мучительно.
Кто-то упомянул Христофора Колумба. Ночью Куклин вскочил.
— Ты что? — спрашивает сосед.
— Христофор.
— Какой Христофор?!
— Христофор Колумб. Сверлит. Не могу спать, так болит голова. О, если бы ты знал эти муки!
Куклин заплакал.
Отплывали мы с Юшарской радиостанции в грустных размышлениях.
… Вот, — думал я, сидя за рулем — мы видели полярных зимовщиков, людей, которые выполняют в тяжелейших условиях оторванности и замкнутости ответственную работу полярной связи, ведут научные метеорологические наблюдения, столь важные для страны, — объективных героев. Во что превратила замкнутость людей к концу зимовки! Неужели разложение неизбежно? Неужели психология замкнутости повсюду несет склоку, вражду? Что заставляет человека опускаться? Стоит в колонии появиться двум мещанам, как все снижают свои интересы до их уровня. Мещанин и у полюса остается мещанином — с канарейкой в душе, с похабщиной в товариществе. В каждом человеке есть своя порция условностей, и эти условности, сталкиваясь в долгом и замкнутом общежитии, создают неприязни, затяжную вражду. А здесь ведь оторванность особенная, она подчеркивается беспредельностью снегов и океана, невозможностью в течение целого года встретить свежего человека. Но не может быть, чтобы нельзя было придумать способов разнообразить быт, заполнять досуг.
Позже, когда я покидал тундру, я совершал путь до Архангельска совместно с юшарскими зимовщиками.
И странно: их не узнать. Они ехали своей кампанией, и со стороны могло казаться, что нет более дружных ребят. Они с интересом говорили по своим специальностям, вели общие беседы и относились друг к другу с волнующим вниманием, будто до этого не были знакомы. Недавние дрязги и вражда как-то вдруг отлетели от одного выхода в иную обстановку. Только пухлый механик, окруженный теперь ласковой заботливостью, попрежнему упорно молчал. Все ехали приодетыми, чистыми, механик был в засаленном и подранном комбинезоне. На ледоколе механику вручили письмо от сынишки:
«Мой дорогой папа!
Я тебя целую — глазки, лобик, щечки, ушки. Папа, слышишь! Я тебя люблю, крепко люблю. У меня в гостях тетя Ува и тетя Катя. Тетя Катя принесла книжку про лето, а тетя Ува книжку со стихами. Буду их учить. Папа, я кашляю и сижу в комнате, строю домики. Яблоки не кушаю и плохо все ем. Папа, что мне кушать? Ты рыбу ловишь? У нас снегу нету, много грязи. Кончено. Твой сын Веня».
Механик водил по строчкам пустыми глазами.
Об обстановке работы на Севере любопытное сообщение сделано тов. Мариным в «Советском Севере».
«Думать, что работа на Севере — сплошная романтика, — заблуждение. В ней гораздо больше тяжелого, серого, будничного труда, требующего выдержки, терпения и настойчивости…
Попробуйте прожить круглый год в «кочевом состоянии», как живут на Севере медврачи и ветеринары подвижных отрядов — круглый год в чуме или яранге (шалаше из моржевых, оленьих шкур) при пятидесятиградусном морозе, при вечных снежных пургах, не позволяющих целыми днями носа высунуть из-под полога, в вечном дыму костра, в вечной грязи, не умываясь, неделями не снимая верхнего платья, населенного вшами. Попробуйте в этой обстановке вести лечение и исследование, когда лекарства замерзают, инструменты вываливаются из окоченевших рук… Зимой — ежиться от холода, задыхаться от дыма костров, летом — задыхаться под пологом «накомарника», комары и мошкара назойливо лезут в нос, в глаза, в уши. Хорошо еще, что на Севере вши не тифозны и комары не малярийны. Но борьба с природными условиями — это еще не самое тяжелое. Больше всего отравляет жизнь человек.
Малые народы Севера пропитаны глубочайшим уважением к человеческой жизни. Убийство — явление почти неслыханное, явление, приводящее в ужас и трепет. Если случилось убийство человека человеком в тайге или тундре, то об этом будут рассказывать десятки лет: «Вот тогда-то один человек убил другого».
Людей на Севере мало, и один человек другому необходим для взаимопомощи в борьбе за существование.
Непостижима для них и травля одного человека другими. И убийство, и травлю, и спецеедство принесли с собой на Север пришельцы.
С Севера вечно несется крик: «Людей нехватает, работников нет, специалиста ни одного не достанешь», но тем не менее обычай съедать друг друга среди пришлых весьма распространен.
Часто страдают приезжие специалисты, особенно доктора.
В краевых комитетах вечно жалуются — «Что будешь делать? Кого ни пошли на Север, почти каждый сбрендит. Здесь, в краевом центре он был человек как человек, будто бы толковый, понимающий, выдержанный… А послали на Север, — таких вавилонов накрутил, что смотреть жутко».
Полная оторванность от мира. Самостоятельность и бесконтрольность поступков. Надо быть очень твердым и культурным человеком, чтобы в такой обстановке не потерять чувства меры, не обратиться в самодура.
Как известно, ввоз спиртных напитков на север воспрещен, достать там спиртное очень затруднительно. А у каждого врача имеется чистый ректификованный спирт. Этот спирт рождает соблазн.
Мухаршев заведывал медпунктом. Сначала его считали порядочным человеком. Приглашали на товарищеские обеды. За едой начинались деликатные намеки. Кушали рыбу и говорили: