Люди Дромоса. Трилогия

Бурак Анатолий

Она: "Он был моей жизнью. Он же ее и разрушил".

Клинт Иствуд о своей бывшей жене Сандре Локе:

До: "Она суперпартнер. Она очень обаятельна и слишком уж хороша для меня. Я чувствую, что сердце её бьется только для меня".

После: "Я перестал строить воздушные замки. Я глубоко разочарован. Два ее аборта это ложь. Она хочет два миллиона".

Миа Фарроу о Вуди Аллене:

До: "Когда мы познакомились, я была одинока. Мы жили так счастливо, что в это почти невозможно было поверить".

После: "Я сожалею о том дне, когда его впервые встретила. Надеюсь,

что больше никогда, никогда, никогда его не увижу!"

Он: "Я сейчас жалею о самом первом обеде".

Шарон Стоун о своем экслюбовнике Дуайте Юкяме:

До: "Он невероятно обаятелен, сексапилен, очень темпераментный. Он

доставляет дьявольское удовольствие. Мы любим друг друга днем и ночью".

После: "Он свинья. Грязный бутерброд с отбросами лучше, чем эта

пустышка".

Джоан Коллинз о своем четвертом женихе Петере Хольме:

До: "Он невероятно сильный, очень цельная натура. Я восхищаюсь им так, как никем прежде".

После: "Петер был самой большой ошибкой, которую я сделала в своей

жизни. Я была слепа. Я больше никогда не выйду замуж".

О, лопнувшие надежды... Да уж, когда любовь проходит, "мышонок" вдруг становится "коровой". Так что, ничего нового этот местный шаман не изобрёл. Только что вот доводить дело до смероубийства... Ведь многие люди любят друг друга, и ненавидят друг друга, но вот за нож берутся единицы. Или вот так, камнями.

Да уж, права древняя китайская мудрость, гласящая, что "не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях".

Видимо, занятый всеми этими мыслями, я чтото такое надумал и отдал неверную команду, так как бот явно вёз меня кудато не туда.

Внезапно накатили облака, и я невольно засмотрелся, поражённый причудливой игрой открывшейся мне эфемерной картины. На какоето краткое мгновение почудилось, что перед глазами у возникла огромная воронка, с торчащими по краям зубами. Словно исполинский водоворот, вращаясь, обнажил подводные скалы, годами не видящие открытого дневного света.

Поняв, что пролетаю над горами, я приказал катеру зависнуть и снизиться. Поначалу, погрузившись в это рваное марево, почти ослеп, но вот, по мере уменьшения высоты, облачный покров таял, и становилось светлее.

Развернувшаяся перед взором панорама была впечатляющей и величественной. Горы, к которым с малых лет был не равнодушен, стояли подо мной исполинским монументом, олицетворяющим величие дикой природы. Нетронутой, первозданной. И в этом спокойном и непоколебимом величии мне вдруг почудилась насмешка. Злая ирония над всей суетой, над тщетностью наших усилий и даже лёгкая улыбка, адресованная самому Богу Хроносу, с кем в последнее время мы, как будто, перешли на ты.

Вершины, показавшиеся мне сверху зубьями какогото исполина, теперь были скрыты облаками. Они плотным пологом укутали небо над головой, по мере снижения становясь всё более эфемерными, тающими в более тёплом воздухе, словно пух сахарной ваты на языке у лакомки. Их причудливая вязь, выворачиваясь удивительными клубами, навевала какието смутные образы, тут же растворяющиеся на краю сознания лёгкими миражами.

В трещинах

жили чёрные тени и, помимо воли, они казались мне живыми. Какимито сказочными симбионтами, порождёнными этим первобытным и грандиозным величием. И, всё же, это были лишь тени. Миражи, большей частью навеянные моим воображением. И, стоило на мгновенье отвести взгляд, как они тут же распадались на составляющие, отступали в глубину разломов чтобы, впрочем, тут же вновь сплестись в причудливую вязь мифических существ, живущих у порога далёких и манящих ледяных вершин.

А ниже шумело море. Привлечённый шумом я опустился к самой кромке прибоя. Волны, пенясь крутыми барашками, разбивались об отвесные скалы. Исполинские, крутобокие, в белых шапках пены, они тоже представлялись мне живыми. С упругими боками, слегка податливыми, и скользкими на ощупь.

Я бы мог бесконечно смотреть на их стремительную, завораживающую игру. "Пожалуй, зрелище океана, будет даже похлеще кассира, выдающего зарплату". Мелькнула идиотская мысль.

Но тут же пропала, словно устыдившись этого величия.

"Даа, ребят бы сюда". В который раз я пожалел, что обречён в одиночестве любоваться этим великолепием. Любой нормальный человек по достоинству оценил бы зрелище. Вот так вот, стоя на краю обрыва и переживая одновременно и восторг, и удивление, и страх.

И, зная что гряда, отвесная и неприступная неотвратимо стремится ввысь, пробивая облачный слой и упираясь в небо, почувствовал, что во мне пробуждаются древние и первобытные инстинкты, прорастая откудато из глубины души и приобщая к ужасному великолепию.

А ведь, пожалуй, стоит оборудовать здесь чтото вроде лагеря. Чтобы иногда прилетать и просто любоваться этим мрачным пейзажем. И отдыхать, ибо после этой, в чёмто фантасмагорической картины, любой, пусть даже самый невзрачный пейзаж покажется до боли родным и уютным.

В Приют я прибыл аккурат к моменту моего пробуждения. И снова вынужден был присутствовать на заседании, посвящённом вопросу привлечения в наши славные ряды новых сподвижников. Что ж, одна кандидатура у меня уже есть. Тихо мирно посапывает в моей комнате. Это если спасённая действительно из наших. Ну, а если нет... Что ж, тогда я просто отвезу её куда нибудь в НьюЙорк и, снабдив деньгами на первое время и сняв жильё оставлю, предоставив возможность строить свою жизнь так, как ей вздумается.

Вот уже Профессор привёл свои неопровержимые доводы. И я так же, сперва поупиравшись, соглашаюсь. А, когда Лена, отведя меня в сторону, дала поручение, я с лёгкой душой приложил руку к голове, не украшенной головным убором и отрапортовал:

Ваше приказание выполнено.

Ты сделал дубль? Восхитилась Ленка. Ну, молодец! И, схватив меня за руку, потащила в мой номер, спеша скорее познакомиться с гостьей.

Глава 7

Девушка лежала, разметав руки по подушке. Белая наволочка оттеняла эбеновую черноту кожи, а мелкие кудряшки волос, выбритые узкими полосками по какойто, неведомой мне африканской моде наводили на мысль о панкующей молодёжи.