Люди Дромоса. Трилогия

Бурак Анатолий

Как только цифровая информация оказывается на сервере, любой, у кого есть персональный компьютер, оснащённый модемом, может мгновенно обратиться к ней, и использовать по своему усмотрению. Мы изменяем и обрабатываем информацию совершенно новыми способами и гораздо быстреечем какихто двадцать лет назад. Компьютеры привели

к трансформации обычных средств связи.

А ведь идея применять для манипуляций с числами какойнибудь инструмент далеко не нова. До тысяча шестьсот сорок второго года, когда девятнадцатилетний французский ученый Блез Паскаль изобрёл механическое счетное устройство суммирующую машину, в Азии уже почти пять тысяч лет пользовались счетами. Три десятилетия спустя немецкий математик Готфрид Лейбниц усовершенствовал

конструкцию машины Паскаля. Его "шаговый вычислитель" позволял умножать, делить и вычислять квадратные корни. Весьма надежные механические арифмометры, напичканные шестеренками и наборными счетчиками, наследники шагового вычислителя, служили главной опорой бизнесу вплоть до их замены электронными аналогами. Например, кассовые аппараты в годы нашего детства, по сути, были теми же арифмометрами с отделениями для денег.

Более полутора столетий назад видного британского математика озарила гениальная идея, которая прославила его имя уже при жизни. Чарлз Беббидж (Charles Babbage), профессор математики Кембриджского университета, понял, что можно построить механическое устройство, способное выполнять последовательность взаимосвязанных вычислений, своего рода компьютер!

Гдето в начале тридцатых годов прошлого столетия он пришел к выводу, что машина сможет манипулировать информацией, если только ту удастся преобразовать в числа. Беббидж видел машину, приводимую в действие паром, состоящую из штифтов, зубчатых колес, цилиндров и других механических частей в общем, настоящее детище начинавшегося тогда индустриального века. По мысли Беббиджа, "аналитическая машина" должна была избавить человечество от монотонных вычислений и ошибок, с ними связанных...

В таком духе Лёнька может говорить часами и я поспешил прервать словоизлияния.

Да будут тебе ихние компы, будут. Успокоил я нашего программиста. Можешь спать спокойно.

Улыбка, рсцвёвшая на Лёнькиной репе могла осветить комнату не хуже стоваттной лампочки.

Спасибо, старик.

И, не желая больше надоедать, а так же портить настроение, нарываясь на отказ, он выскочил за порог.

Глава 17

С самого утра у меня было препаршивейшее настроение. А каким оно должно было быть, скажите на милость? Это, уж поверьте мне на слово, похуже, чем визит к зубному врачу. И, если в первый раз я был весь из себя неинформированный, то теперь, испытав на собственной шкуре прелести "смены имиджа" чувствовал очень даже не в своей тарелке.

Спустившись к завтраку, то и дело ловил на себе заинтригованные взгляды, что ещё больше заставляло нервничать. И, дабы не оттягивать мучения, по быстрому проглотил всё, что лежало на тарелке и поскакал к Ритке в Лабораторию.

Та уже ждала и, как и в прошлый раз процедура началась со стрижки. Впрочем, если позволите, я опущу подробности, так как даже вспоминать об этом... Брр... Одна радость, что Ритуся сжалилась и, дабы облегчить страдания подопечного, разрешила в качестве обезболивающего впотреблять... Ну, сами понимаете что... Так что, эти несколько дней я провёл в полувменяемом состоянии, время от времени, поглядывая на всё, что могло отражать изображение и заливаясь безудержным хохотом. За что удостоился мочаливого укора её её ассистентов, который, ничтоже сумяшеся, игнорировал. Тоже мне, моралисты хреновы выискались. Вот побывали бы в моей шкуре...

Но, рано или поздно, а всё когда нибудь кончается. Подошли к завершению и мои мучения, в ознаменование которых я снова стал предметом пристального Инкиного внимания. И опять, как и в прошлый раз, начал не на шутку ревновать к самому себе. Во натура, блин... Но, мужественно переборов это "низменное и недостойное настоящего мужчины" чуйство я, едва утихла боль, с радостью принялся отвечать на её поползновения...

Рожа постепенно зажила, так что время вышло. Как выяснилось, в этот раз Гроссмейстер, для которого

это бы Бог его знает, какой по счёту "дубль" решил обойтись без излишней патетики, и отнёс камень на место загодя. Вообщето, мог бы и сам приволочь то что просили. Но, возможно, ему виднее. Или же за столькото лет он так привык загребать жар чужими руками, что в принципе не мыслил себя в роли рядового исполнителя?

Я покачал на руках малышей, без обиняков признавших в этом зеленомордом чудище своего папаню, нежно (а как же ещё?) обнял Инну и, как водится, мысленно поплевав через плечё "шагнул" в Дромос.

Ноль целых, пять десятых артефакта лежали передо мной, и я невольно залюбовался совершенными формами кристалла. Он, казалось, притягивал взгляд, словно магнит притягивает к себе железные опилки. Или же, вспомнив первое путешествие вдоль реки, с которого, собственно всё и началось, "держал подобно "эпицентру". И, глядя на этот, не так давно совершенно обыкновенный, пусть и довольно таки красивый камень, я поймал себя на мысли, что мне не удаётся оторвать глаз. Вернее, совсем как тогда, когда пытался "преодолеть границу", не хочется.

С усилием, словно вытаскиваю глубоко вонзившийся в колоду топор, подобно вызволению ноги, по самую щиколотку утонувшей в вязкой глине, я смог таки отвести взор от этого загадочного куска кварца. И, уже более спокойно, безо всякого благоговения, взглянув снова, невольно залюбовался им. Хотя, вообщето говоря, это было мне не свойственно. Скорее уж, такое высокоэстетическое времяпрепровождение подошло бы Инне.

Если честно я, по жизни болшоой дофинист, не оставался равнодушным лишь к красотам природы. То есть, природы дикой и неухоженной. Зачастую, оставляя вне поля зрения такие вещи, как женское очарование, великолепная архитектура, а так же красивые вещи и изысканные ювелирные украшения. Словом, в силу своего плебейского воспитания, все те стороны человеческой жизни, к которым можно применить такие эпитеты, как очаровательный, прекрасный и целую свору их синонимов.

Хотя, пожалуй, нет. Ещё одна грань красоты завораживала меня, как и всякого мужчину. Ибо любой мужик неравнодушен к железкам. Хищная и ни с чем не сравнимая красота холодного оружия вводила в некое подобие гипнотического транса, вызывая в душе чувство, похожее на восхищение.

И вот, поди ж ты. Я ухитрился попасть под очарование этого куска стекла, совсем недавно не вызывавшего в равнодушной душе совершенно никаких эмоций.

Этот, как оказалось, далеко не бесполезный камень, завораживал властно и неодолимо, сердце начало биться чаще, и я с трудом смог оторватся от игры света и тени. На миг показалось, что я вижу все те неизмеримые пространства, доступ к которым открывала эта стекляшка. Грандиозную и необозримую бездну, неподвластную человеческому воображению, скрытую в его глубине.

Сейчас я стоял, погружаясь в эфемерное колебание неясных теней и животрепещущих бликов. Взгляд продирался сквозь густую сеть, сплетенную из тончайших световых узоров, всё дальше и дальше, мимо удивительных, изменчивых и переливающихся образований самой разнообразной формы. Я словно падал в бездну. Как тогда, когда один единственный раз стал невольным "гостем" Гроссмейстера. Падение ускорялось, вихри радужного пламени проносились мимо, и я уже безостановочно мчался прямо в центр раскручивающейся передо мной гигантской и ослепительной воронки.

Но тут произошло нечто, что начисто отрезвило меня, заставив выбросить из головы всю мистику, навеянную загадочным куском хрусталя. Откуда ни возьмись, вдруг появилась Кени и, сверкнув зубами и положив ладошку на моё "транспортное средство"... пропала. Как вы понимаете, на раздумья времени не было, и я поспешно "последовал" за ней.

Вода хлынула в рот, в нос. Заполнила уши и холодным обручем сдавила грудь, заставляя останавливаться сердце. И, положившись на инстинкты, я вовсю заработал конечностями, стремясь побыстрее вынырнуть на поверхность.