Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков
Шрифт:
Карл Фридрих Цельтер (1758–1832) – профессор Берлинской академии искусств, композитор и дирижёр, внёсший большой вклад в возрождение интереса к музыке Баха. В 1802 г. он познакомился с Гёте, их знакомство вылилось в многолетнюю дружбу и переписку. Эта переписка была впервые опубликована в 1834 г. и составила шесть томов. Цельтер умер два месяца спустя после смерти Гёте. Выбранное Беньямином письмо Цельтера написано менее чем через 10 дней после смерти Гёте (Гёте умер 22 марта 1832 г.).
Фридрих фон Мюллер (1779–1849) – политик и юрист, канцлер Великого герцогства Саксен-Веймар-Эйзенах, близко общался с Гёте. Карл Буркхардт издал «Беседы Гёте с канцлером Фридрихом фон Мюллером» (Штутгарт, 1870).
Ф.Ю. Себберс. Гёте. 1826
Известно знаменитое письмо, написанное Лессингом после смерти жены и адресованное Эшенбургу. «…жена моя умерла. Что ж, теперь я прошёл и через это. Радуюсь лишь тому, что подобных испытаний мне в жизни больше не предстоит, и душе от этого легко. Приятно и то, что в сочувствии с Вашей стороны, равно как и со стороны наших друзей из Брауншвейга, сомневаться не приходится» [4] . И это всё. Столь же великолепным
4
Выдержка из письма Лессинга И.И. Эшенбургу от 10 января 1778 г. Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781) – поэт, литературный критик и драматург, философ, один из главных деятелей немецкого Просвещения.
Иоганн Иоахим Эшенбург (1743–1820) – богослов, философ, историк литературы. Более всего известен как переводчик полного корпуса сочинений Шекспира.
5
Имеется в виду Фридрих II (он же Фридрих Великий, 1712–1786) – король Пруссии с 1740 г., покровитель искусства, литературы и философии, реорганизатор прусской армии.
6
Из письма Лессинга Эшенбургу от 31 декабря 1777 г.
7
Из письма Лихтенберга Майстеру от 4 августа 1782 (?) г. Альбрехт Людвиг Фридрих Майстер (1724–1788) – профессор математики в Гёттингене, ближайший друг Лихтенберга и его преподаватель в области фортификации.
Георг Кристоф Лихтенберг – Г.И. Амелунгу
Гёттинген, начало 1783
Бесценнейший друг,
вот это я и зову истинно немецкой дружбой, мой любезный. Примите тысячу благодарностей за то, что по мните обо мне. Я не сразу отвечаю на Ваше письмо, Бог видит, что мне довелось претерпеть. Вы, как и должно, будете первым, кому я сделаю это признание. Прошлым летом, сразу по получении Вашего последнего письма, я понёс ужаснейшую потерю в моей жизни. Никто не должен узнать того, о чём я Вам пишу. В 1777 году (семёрки поистине не принесли мне счастья) я свёл знакомство с некоей девушкой, дочерью здешнего горожанина [8] , от роду в то время лет тринадцати. Столь полного воплощения красоты и кротости мне встречать не приходилось, хотя повидал я в жизни немало. Впервые я увидел её в обществе пяти или шести сверстников, и все они, как заведено здесь у детей, стояли на городском валу, продавая прохожим цветы. Она предложила мне букет, я его купил. Меня сопровождали трое англичан, которые у меня столовались и жили. God almighty, сказал один из них, what a handsome girl this is [9] . Я и сам это приметил, поскольку же мне было хорошо известно, какой содом царит в нашем городишке, то я всерьёз вознамерился забрать с торжища это удивительное создание. Я нашёл время поговорить с ней наедине и попросил её навестить меня в моём доме. «Я к парням на квартиру не хожу», – отвечала она. Однако, узнавши, что я профессор, она в один из дней пришла ко мне вместе со своей матерью. Буду краток: она забыла о цветочной торговле и провела у меня весь день. Скоро я убедился, что в её совершенном теле живёт именно такая душа, какую я издавна искал, но не находил. Я обучал её письму, счёту и другим премудростям, каковые, не превращая её в сентиментальную верхоглядку, день ото дня развивали в ней разум. Мой физический аппарат, стоивший мне 1500 талеров, поначалу привлёк её только своим блеском, но под конец пользование этим устройством стало её единственным развлечением [10] . Итак, наше знакомство сблизило нас до крайности. Она уходила от меня поздно, а наутро снова возвращалась; её повседневной заботой сделалось содержание в порядке моих вещей, от шейного платка до воздушного насоса, – и всё это устраивала она с такой небесной кротостью, о какой прежде я не мог и вздумать. В итоге, как, должно быть, Вы догадались, с Пасхи 1780 года она осталась у меня насовсем. Склонность её к новому образу жизни была столь горяча, что если она когда и сбегала с лестницы, то лишь для того, чтобы пойти в церковь и побывать у причастия. Мы с ней были неразлучны. Когда она оставалась в церкви, мне чудилось, что я отослал вслед за ней мои глаза и прочие органы чувств. Словом, она стала моей женой и без пастырского благословения (простите мне эти слова, мой лучший и бесценный друг). Я же не мог без сердечного умиления и взглянуть на этого ангела, связавшего свою жизнь с моей таким образом. Сама мысль о том, что она пожертвовала ради меня всем, быть может, даже не сознавая всей великости своего поступка, была для меня несносна. Я всегда усаживал её за стол, когда обедал с друзьями, покупал ей платье, приличествующее её положению, и с каждым днём любил её всё сильнее. Нешуточным моим намерением было соединиться с ней перед лицом всего света, о чём она стала всё чаще мне напоминать. Великий Боже! И это небесное создание, эта девушка умерла на заходе солнца 4 августа 1782 года. Я пригласил лучших врачей, я предпринял всё, всё, что только было возможно. Подумайте о сказанном, мой любезный друг, и позвольте мне на этом закончить. Продолжать я не в силах.
8
Имя этой девушки Мария Доротея Штехард (1765–1782).
9
Боже всемогущий, какая красавица! (англ.).
10
Как известно, Лихтенберг преподавал естественные науки в университете Гёттингена и углублённо занимался физическими опытами, но о каком аппарате здесь идёт речь, неизвестно.
Георг Кристоф Лихтенберг (1742–1799) – учёный, публицист. Научные исследования проводил в разных областях: в математике, геофизике, астрономии, химии, наибольшую известность ему принесли изыскания в области физики. Посмертной литературной славой обязан своим афоризмам.
Готтхильф Иеронимус Амелунг (1741–1800) – друг и однокашник Лихтенберга, пастор, состоявший с ним в многолетней переписке. С Лихтенбергом его связывали, в частности, общие интересы в области физики.
Чтобы проникнуться духом следующего письма, нужно иметь в виду крайнюю скудость не только этого пасторского дома в Прибалтике, оделённого разве что долгами да четырьмя детьми, но и дома близ Замкового рва [11] , где жил адресат письма – Иммануил Кант. Здесь не было «оклеенных обоями или великолепно расписанных комнат, собраний живописи, эстампов, роскошных предметов обихода, пышной или хоть сколько-нибудь ценной мебели, не было даже библиотеки, для многих, правда, тоже составлявшей лишь часть меблировки. Жилец этого дома никогда не предавался дорогим увеселениям, прогулкам и даже играм – ничему подобному» [12] . Войдя, «попадаешь во власть мирной тишины… Поднявшись по лестнице… поворачиваешь налево и, пройдя очень простой, ничем не украшенной и изрядно закоптелой передней, видишь более просторную комнату, выполняющую роль гостиной, но лишённую какой-либо роскоши. Диван, несколько простых, обитых холстом стульев, горка с фарфоровой посудой, бюро, хранящее домашнее серебро и немного денег про запас, рядом термометр, консоль… – вот и вся мебель, занимавшая часть выбеленных стен. Далее посетитель входит в очень простую и скромную дверь и – побуждаемый приветливым окликом “Входите!” – оказывается в столь же бедном Сан-Суси» [13] .
11
Иммануил Кант в 1783 г. купил дом возле Кёнигсбергского замка, на Принцессин-штрассе.
12
Цитата из книги «Примечательные высказывания Канта в передаче одного из его застольных друзей» (1804), написанной профессором теологии, ориенталистом Иоганном Готфридом Хассе (1759–1806).
13
Цитата из книги «Примечательные высказывания Канта в передаче одного из его застольных друзей» (1804), написанной профессором теологии, ориенталистом Иоганном Готфридом Хассе (1759–1806).
«БеднымСан-Суси» здесь назван кабинет. Прибегнуть к такой метафоре Хассе позволяет тот факт, что этот дворец Фридриха Великого был единственной частной резиденцией, не предназначенной для представительских целей.
Неизвестный автор. Дом Канта. 1842. На заднем плане – башня западной стены Кёнигсбергского замка
Таким путём, видимо, и следовал юный студент, привёзший это письмо в Кёнигсберг. Несомненно, всё оно проникнуто истинной человечностью. Но, как и всякое законченное творение, оно одновременно обозначает также условия и границы того, чему даёт столь завершённое выражение. Условия и границы человечности? Конечно, и, надо думать, они бросаются нам в глаза тем сильнее, чем отчётливей выделяются на фоне средневекового образа жизни. Если Средневековье ставило человека в центр Вселенной, то для нас такое положение и состояние столь же проблематично, будучи подорвано новыми средствами научного исследования и познания, разложено на тысячу элементов и тысячу законов природы, подвергших наш образ радикальной трансформации. И теперь мы оглядываемся на эпоху Просвещения, для которого законы природы ни в одном пункте не входили в противоречие с ясно обозримым порядком природы и которое понимало этот порядок как некую регламентацию: все подданные распределены по сословиям, науки – по отделам, имущество – по сундучкам, человека же как homo sapiens оно отличало от других творений одним лишь тем, что тот одарён разумом. Такова была пространственная узость, в которой человечность разворачивала свои возвышенные деяния и без которой была обречена на увядание. И если неразрывная связь убогого, тесного существования и подлинной человечности нагляднее всего выражается у Канта (явившего собой фигуру, срединную между школьным учителем и народным трибуном), то письмо его брата показывает, как глубоко в народе было укоренено подобное чувство жизни, нашедшее выражение в писаниях философа. Иными словами, когда речь заходит о человечности, не следует забывать об узенькой бюргерской комнатке, куда Просвещение бросало свой свет. И вместе с тем здесь выявляются и более глубинные социальные предпосылки, на которых зиждется отношение Канта к своим братьям и сёстрам [14] : забота, которой он их окружал, и то поразительное прямодушие, с каким он раскрывал им свои намерения касательно завещания и других видов поддержки, которую оказывал им при жизни, следя, чтобы никто из них – ни его собственные братья и сёстры, «ни их многочисленные дети, из коих кое-кто и своих детей имел, не терпели бы нужды» [15] . И так, пишет он дальше, будет продолжаться, пока он не освободит своё место в этом мире, но и после него, есть надежда, для родственников и семьи останется нечто не вовсе незначительное. Понятно отсюда, почему племянники – в этом послании и последующих – так «ластятся… на письме» к своему досточтимому дядюшке. И действительно, когда их отец умер в 1800 году, раньше своего брата-философа, Кант завещал им то, что прежде полагалось покойному.
14
Из девяти детей, рождённых матерью философа, выжили пятеро: у Иммануила Канта была старшая сестра, две младшие и младший брат – автор письма Иоганн Генрих.
15
Из письма Канта брату Иоганну Генриху от 17 декабря 1796 г.
Иоганн Генрих Кант [16] – Иммануилу Канту
Альтраден, 21 августа 1789
Любезный брат!
Думаю, будет разумно, если мы с тобой, после череды лет, прошедших без переписки, снова сблизимся друг с другом. Оба мы стары, и вскоре кто-то из нас отойдёт в вечность; посему нам подобает оживить в памяти минувшую пору, но с условием – впредь время от времени (пусть и нечасто, но уж точно не дожидаясь, пока минуют годы или даже пятилетия) посылать друг другу весточки о том, как мы оба живём, quomodo valemus
16
Иоганн Генрих Кант (1735–1800) – брат философа Иммануила Канта, пастор в Альтрадене, городе в прусской провинции Позен.
Конец ознакомительного фрагмента.