Люди и боги
Шрифт:
— О, весомый довод, конечно.
Эрвин посмотрел ей в глаза, что было нелегко: лицо альтессы маревом дрожало в воздухе.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что ты рано опечалился. Письмо наверняка поддельно. А если нет, то кайр видел лишь одно: Иона вонзила в себя нож. Но умерла ли она от этого? Точнее: может ли заложница Кукловода, хозяина Предметов, умереть от такой малости, как ножевая рана?
— Я чувствую ее боль.
Альтесса растаяла в воздухе и возникла у самого его лица.
— Боль — еще не смерть,
— Потому, что это правда.
Тревога бросила взгляд назад:
— Помнишь, мать Корделия… кстати, она хорошо держится в седле, кто мог ждать от святоши… Корделия сказала: Праматерь Ульяна плачет, когда хоронят живого человека.
— Сестра мертва.
Альтесса шепнула со змеиной вкрадчивостью:
— Знаешь, что любопытно, сладость моя? По целым двум весомым причинам тебе выгодна смерть сестры. Одна из них — сочувствие. Благая цель — отомстить подлецу, убившему Принцессу Севера. Кто угодно поймет и поддержит тебя. Совсем иное дело — прикончить Кукловода, чтобы присвоить его банки и забрать кучу Предметов.
— А вторая причина?
Альтесса поправила черный ворот его рубахи, погладила прядь седых волос на виске.
— Доверие, любимый. Ведь ты так изменился! Из интригана-властолюбца в одну ночь стал рыцарем света, воином добра. Знаешь, без мертвой сестры мало кто поверил бы в такую перемену. Но горе умеет будить дремлющую совесть. По правде говоря, лишь оно и умеет.
Эрвин повернулся к ней и мягко сказал:
— Ты все же не глупа. Приятно, что есть на свете нечто неизменное. Однако я знаю, что Иона умерла. Мой мир состоит из битого стекла и пепла.
Альтесса лизнула его за ухом:
— Как это красиво! Обожаю поэзию, любимый! …Ты веришь потому, что считаешь нужным верить. Когда поймешь причины, расскажи мне, хорошо?
Она растаяла прежде, чем Эрвин успел ответить. Со злостью он взмахнул хлыстом ей вслед — и от этого движения проснулся.
Небо белело в приближении рассвета. Рыбки бодро метались в реке, прячась от конских копыт. Стрелец бежал по брюхо в воде и щелкал зубами, силясь поймать карася.
— Милорд, осталась одна миля, — сообщил кайр Джемис. — Мы у цели.
* * *
Лучшие зодчие на свете живут в Альмере! — когда-то говорила Аланис. Она безумно гордилась своей землей и хвалила при любом удобном случае, так что Эрвин не очень-то верил. Он вырос в Первой Зиме, которую за тысячелетие взяли только дважды: раз подлостью и предательством, второй — тридцатикратным перевесом. Какой замок может быть прочнее?!
Сейчас Эрвин только и вымолвил:
— Холодная тьма!..
Усталость, печаль, равнодушие, бессонница… А поди ж ты — сейчас проняло!
Впереди лежало полумильное поле. Вычищенное от деревьев и кустарника, гладкое, как стол — стрелковый тир для катапульт и баллист. За полем текла река — добрая, почти с Ханай шириною, быстрая, пенистая. Реку каменным поясом перехватывала плотина.
То была рукотворная гранитная скала в полсотни ярдов высотой и длинною в четверть мили. Вся Первая Зима, со всеми башнями и бастионами, поместилась бы внутрь плотины — да так, что ни один флагшток не торчал бы наружу! В плотине имелись дверцы — небольшие пятнышки на фоне ее громады. Это были шлюзовые ворота, способные пропустить корабль.
Сам же замок стоял на гребне плотины. Его могучая высь суммировалась с ее высотою, и казалось, что башни замка царапают облака. Въезд на плотину опоясывали три ряда стен. Каждая следующая выше предыдущей, каждая утыкана башнями, обвешана котельными площадками, издырявлена амбразурами. Три полноценных кольца обороны — такого Эрвин не видел прежде!
А на севере, выше замка, река казалась спокойной, берега — заманчиво пологими… Но, тьма сожри, там она имела милю ширины!
— Мда… — выронил Джемис как раз в тот момент, когда над полем пронесся тревожный вой трубы. Второй ответил ему, и третий. Одно за другим над башнями взлетели боевые знамена. Заметили!
— Знаешь, Ориджин, — молвил ганта Гроза, теребя ус, — если Агата хочет тебе помочь, то сейчас — самое время.
Все трое гостей были рядом: выдвинулись во фронт, чтобы рассмотреть замок. Эрвин обратился к ним:
— Господа, я намерен выехать вперед, на переговоры с графом Эрроубэком. Как полагаете, сколько человек эскорта мне стоит взять с собою?
— Вперед — это вон туда, под катапульты? — уточнил Гроза, махнув нагайкой в сторону плотины.
— Именно.
— Бери всех, Ориджин. И прячься за спинами, авось выживешь.
— Благодарю за совет. А как вы считаете?
Эрвин глянул на остальных гостей.
— Возьмите шестнадцать человек, милорд, — посоветовала мать Корделия. — Вместе с вами будет семнадцать, это число Праматерей.
— Возьмите только знаменосца, — сказал Давид. — Я полагаю, число не важно. Если граф пожелает убить вас, он в любом случае сумеет.
Эрвин поразмыслил недолго.
— Святая мать, я приму ваш совет: пускай будет семнадцать. Дамы и господа, кто из вас желает составить мне компанию?
— Почту за честь, — склонила голову Корделия.
— Праотцы желают, чтобы я был с вами, — произнес Давид.
Ганта издал смешок:
— Коли там прикончат герцога Ориджина, то я должен это увидеть! А мой конь лучше ваших, если что — сбегу первым.
Вдоль дороги тянулись провода. Шеренга столбов, похожих на мачты, поддерживала их. В пролетах между столбами провода провисали так низко, что казались не то усталыми, не то больными. К тому же, они жужжали. Гул звучал тихо, но так плотно заполнял воздух, что ощущался даже сквозь стук копыт. Не слышался, а чувствовался, будто зуд на коже. Уууууууууу.