Люди и те, кто против них
Шрифт:
– Прежде чем мы с вами попрощаемся, уважаемый А.Н., - сказал корреспондент с какой-то особой значительностью.
– Мне хотелось бы уточнить одну деталь, если вы позволите.
А.Н. подался вперед.
– Пожалуйста, не смущайтесь!
– почти нежно проговорил он.
– Так что вы хотите уточнить?
– О, только не волнуйтесь, - сказал корреспондент.
– Вы приятный человек, и мне даже как-то неловко в данной ситуации.
– Да, да...
– А.Н. выжидательно замер в позе кролика, которого держат за уши.
– Дело в том, что я вовсе не корреспондент, - сказал корреспондент. Меня послал Фарш. Он приказал мне добыть папку. Моя миссия окончена. И ваша тоже.
А.Н. рассмеялся и развел руками. В правой он держал подстаканник.
– Что я вам говорил про паучка!
– сказал он и подмигнул.
– Все-таки не успел я убежать от него.
– Да, вижу, вы были правы, - кивнул корреспондент.
– Только зачем же было убегать? Отдали бы папку сразу, не было бы у нас с вами неприятностей.
С этими словами он вздохнул и достал двенадцатизарядный пистолет.
Раздались три выстрела, и пистолет брякнулся на стол. Из ранок на черепе корреспондента брызнуло, и его тело, обмякнув, очутилось на полу без движения, с печально остекленелыми глазами.
А.Н. вытряхнул пустую обойму из подстаканника, и зарядил ее другими тремя патронами. Потом вставил обратно.
Позвякивали настенные часы, и сам собой погас камин.
– Не буду больше всяким дуракам рассказывать про моего паучка, проворчал А.Н. и пнул корреспондента тупым каблуком. Потом поправил галстук и вытащил сигареты. Кажется, предстояло срочно заботиться о билетах и открывать новый банковский счет. В общем, хлопоты предстояли".
Командир экипажа капитан Рвако завершил свой рассказ стеснительным хихиканьем. Генерал Сухович поперхнулся и внимательно посмотрел на капитана.
– Вы большой оптимист, Рвако. Мы, конечно, скроемся и от всех этих фаршей, и от корреспондентов - мнимых и подлинных. Но если дойдет до стрельбы, то нам достанется. Куда нам до этих молодых волков, которые метят на наше место!.. Только нас не найдут. Даже если вы, Рвако, или кто-нибудь другой попадетесь и выболтаете все, меня, Суховича, никто не достанет. Вы уж поверьте!.. Вы сами сочинили эту историю?
Рвако сделал довольное лицо.
– М-м... Я не придумываю рассказы. Эту историю я взял из журнала... когда молодой был и много читал.
– Он не признается, - сказал старик Аслани, один из бывших командиров Острова. Он был доволен рассказом. Его вечный бич - морская болезнь только что отпустила его.
– Мне не в чем признаваться, - ответил капитан.
– Тогда будем считать этот рассказ тостом, - предложил генерал Сухович.
– Пусть нас не догонит этот скверный паучок!
Пароход уже несколько часов шел в нейтральных водах. Нервы успокоились. Впереди было море и позади, но море позади отличалось от того, куда стремился пароход. Оно было серое, дикое опасное. Море впереди играло праздничными блестками, как на платье невесты. Сзади духота, смерть. Впереди - теплый ветер с юго-запада, он разогнал облака и принес запах нагретых мостовых, сверкающих магазинов, улыбок банковских клерков, запах свободы. На покинутом Острове сейчас рвутся бомбы и кричат женщины, а мужчины стреляют себе в лоб. А там, на Западе, важно разъезжают автомобили, как стеклянные жуки, там веселые женщины, гостиничный бизнес, башня Эйфеля и рестораны с музыкой, ипподром и умные лошади, которых мы обязательно купим...
За кормой ветер кончался, не доносясь до Острова и Великодержавии. Впрочем, разгромленный Остров теперь вернется в состав Федерации.
Сухович спросил:
– А как там ваша спутница? Все еще без сознания?
Аслани замялся.
– Она спала... Не знаю. Я как раз хотел проведать ее. Заодно поговорить о наших с ней планах в Европе.
– Вы поразили меня, Аслани, - сказал капитан Рвако.
– Зачем она вам нужна? Я не замечал за вами такого качества, как сентиментальность.
Аслани скривился.
– Дело не в сентиментальности... Мы давно знакомы. Не раз она спасала меня в бою, прикрывая огнем. Раньше вылазки были чаще. И вот - она очень больна. Тельце худенькое, хлипкое, под глазами синяки - вы ведь видели - у меня сердце заболело, особенно когда она с таким стоном опустилась на койку... Наверно, ей было больно...
Я не рассказывал ей о всем деле, - добавил он, покосившись на генерала Суховича.
– Но она давно хотела эмигрировать. В детстве жила в Европе, и с тех пор тоскует по ней. Наша грязь не для малютки Юнче.
И мне скучно было бы одному. Я теперь богатый человек, почему бы мне и не позаботиться о ней? В Европе ей сделают операцию.
– А чем она больна?
– Почти всем!
– горячо ответил Аслани.
– Я иногда поражался, как она выдерживает эту жизнь, даже просто как она бегает и как она стреляет. Но потом я понял, что она одержима. Посмотрите в ее глаза. Стрелок милостью Божьей, она влюблена в свое оружие, она живет ради него. Она сама - оружие. Я восхищаюсь ей.
– Тогда выпьем коньяку, - засмеялся генерал Сухович.
– Вы иногда раскрываетесь с неожиданной стороны, Аслани, особенно когда так ярко и необычно говорите. Раньше мне казалось, вы просто старый негодяй. Ваши родители были из интеллигенции?
– Мои родители были ничем не лучше ваших, генерал, - отрезал Аслани. Вы разозлили меня. Какого черта?.. Меня сейчас снова затошнит. Когда я пью водку, я старый негодяй, когда пью вино, я поэт, когда пью коньяк - я дворянин. И не лезьте ко мне в друзья. Эта девушка для меня дороже всех вас... она моя сестра и боевой товарищ. Нас подружили пули.
– Те самые пули, из которых при попадании выливается яд?
– весело уточнил капитан Рвако.
– Кстати, Сухович, вы рано прекратили их испытания. Восстание можно было бы затянуть еще на недельку-другую.
– И так все удалось, - не согласился Сухович.
– Вы знаете, что ни один врач, который пытался вылечить наших солдат от этих ранений, так и не догадался о яде. Постарались академики, правда?..
Если не считать высокой средней части парохода, где за ходовой рубкой из машинного отделения поднималась труба и крутились колеса, палуба ровно покрывала все внутренние помещения, в том числе матросский кубрик, камбуз и остальные. Генерал Сухович поместился в каютке в средней части парохода, удивив всех - были гораздо более удобные помещения. Впрочем, путешествие обещало быть недолгим - два или три дня. На корме, над румпельным отделением, возвышалась надстройка во всю ширину парохода, там в каюте поместился капитан Рвако, в соседней жил Аслани (и Юнче положили там). Многочисленный такелаж провисал бесполезной паутиной, парусов никто не ставил, да их и не было. На флагштоке болтался флаг Великодержавии.