Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя
Шрифт:
С каждым выходным, с приходом весны, отъезды на дачу в пожарном прядке становились всё более «необходимыми».
Выдрав с клочьями кожи из кроватей жутких заспанных созданий в виде тёщ, детей и сопящих рядом «бигуди», они первым делом бережно доставали, словно знамя полка, вожделённую лопату из чулана.
Торопливо запихиваясь на ходу варёной яичной скорлупой вперемежку с кислым и столь ненавистным самими, но так любимым их тёщей, ржаным хлебом, первыми гремели засовами гаражей, пустыми вёдрами и тазами по крышам древних таратаек именно они, — обладатели чуланного типа хибар на трёх вырванных у города сотках. Загрузившись до убийства рессор, вся эта
Выползая первыми лучами из-за гор, южное кислотное солнце громогласно обещало отважно согнутым над грядками спинам вселенские муки, радостно потирало протуберанцы и, довольное, накаливало себе на ранний завтрак сковороду…
С каждым днём вылазки на истерически спасаемые пересохшие увалы, на ссохшиеся неодолимыми по крепости комьями и покрытые трещинами в руку шириной, почвенные наделы, становились всё более ранними. Словно личное доморощенное чистилище под гордым стягом «дача» убегало с каждым утром всё дальше от измученного мартышкиным трудом хозяина.
Одуревшие от ночной духоты птицы сипло и злобно орали, нагло и отчаянно требуя от выжженной лесистой полупустыни обещанных в стихах Тютчевым и Фетом «прохлады и неги».
Деловито протирая засахаренные рыла, с готовностью просыпались и готовились к непрерывному штурму кислой и потной человеческой кожи разжиревшие на дармовом фруктовом и навозном изобилии мухи да назойливые оводы.
И всё это раннее великолепие венчали стоящие, будто всю ночь у калиток, высохшие от задолженности перед Хароном старухи. Что бдительно взирали на распределение человеческих усилий на нечеловеческие потуги создать оазис на камнях посреди огненного солнцетворного ада…
Зато на каменистых склонах, ровными и тучными рядами, насмешкой и издёвкой вольготно набухал соками чёрный, сладкий до умопомрачения виноград, просто весною мимоходом всунутый когда-то в кучу камней полупьяным виноградарем из «винного посёлка» на Мысу.
Этих не стало первыми. Честные, мозолистые, но пустые и наивные руки — неважный инструмент в деле спасения шкуры, которая охотно лопалась от усердия на солнцепёке, но за которую голова не думала дальше графика подачи из крана трёх ковшиков мутной, горячей от зноя воды. Либо о чулках для хранения лука, которые отдаст жена из старых запасов на следующей неделе. Не все из них остались в городе или погибли здесь позже.
Но, не будучи по природе ни продуманными, ни воинственными, из всего вооружения эти люди знали лишь топор и вилы, а из дачных и квартирных запасов — полукислый компот да пару кило серых макарон. При этом семьи их, как ни странно, оказывались весьма многочисленными и не в меру прожорливыми.
Как и весь простецкий люд, свято и слепо верящий в заботу и обязательства государства перед своими гражданами.
Глядя на них, я уже понимал, отчего их главы семейств так никогда и не купили себе ничего, кроме «Москвича» или трижды убитой в гордом бою с бездорожьем «Тойоты» 70-х. Из уцелевших и отчаявшихся затем спешно сколачивались «банды», о скромных и стыдливых подвигах которых, вроде мелкого воровства и трусливо отнятых у бабулек простыней, я уже слыхал.
Пока им доставало ума не беспокоить свой район, — действовали в других. Время от времени в гористых частях уцелевшего города слышались выстрелы. С каждым днём всё чаще.
…После того, как солнце переваливало далеко за полдень, на больших лакированных джипах и дорогих седанах подкатывали на свои «дачки» состоятельные, упитанные кабаны с малолетней любовницей, или такой же освиневшей и не в меру наглой супругой.
Эти с недовольством и грустным взором из-под насупленных бровей осматривали своих «вынужденных» соседей, вздыхая и искренне сокрушаясь о невозможности строительства персонального Освенцима для остальной, — «неблатной», — части населения. И топтыгами направлялись в свои дворцы, где расторопный смотрящий мужичонка уже с раннего часа включил сплит, приготовил баньку и замариновал шашлычок для хозяина и грядущих к вечеру его хамоватых гостей.
У этих было всё.
От удобств, забитых жратвой холодильников, до дорогого снаряжения и оружия на стенах и в сейфах. Охотники из них в основном были никудышные, как из скрипача сварщик, но причиндалов и понтов у этой братии, наряду с нахальными громкими голосами, привыкшими повелевать, было в переизбытке. Именно они доставляли и ещё доставят нам массу хлопот.
Не знаю, отчего, но такие гиены охотнее и смелее сбиваются в дерзкие стаи, одержимые странной идеей, что, невзирая на любые обстоятельства, мир по-прежнему создан и сохраняется именно для них. Нет, разумеется, — их и рядом не было в тот памятный день, когда мы крепко умыли и обстоятельно причесали ту нахрапистую волну «властителей небесных сфер». Как и во все остальные опасные для здоровья деньки.
Эти люди не терпят ствола, направленного в их великолепное лощёное брюхо. Его вид приводит их к состоянию непроизвольного опорожнения кишечника. Всё, что пролетает мимо них и не имеет вида денежного эквивалента, наводит на них жути. Так что, при любом раскладе, они мужественно отсиживались с позабытым уже, было, молитвенником под кроватью, пока мы устраивали для них незабываемое зрелище, со всей тщательностью и кровавым упорством вписывая в историю нового мира то роскошное побоище.
Зато уж их смелость и напор не знают границ в том случае, когда их не менее пяти с карабинами в руках супротив запуганного и полуголодного обывателя, у которого мерилом обороноспособности служит скалка жены. Они весьма охотно рулят там, где есть чем поживиться без риска для сала щёк. Эти продержались дольше, и пока ещё живы в большинстве своём.
Но что-то мне говорит о том, что вскоре подкрадывающийся голод и отчаяние начнут их перековку в мародёров. Эти не станут утруждать себя долгими походами за добычей через лес и по склонам затопленных балок.
Через время мне придётся принимать решение: или вырезать их первому, или каждую неделю держать оборону по ночам, пока они не передохнут от наших «рубленых» пуль и голода… Пули у меня не оставляют живых. И закончатся, надеюсь, значительно позже, чем они как класс.
Господи, куда мы все катимся…
— Что делаем, Босс? Двигаем домой или же проверим эти ясельки? — голос жующего Упыря вывел меня из размышлений.
Чего доброго, я так и до пацифизма сам на сам дорасту…
А он, как я смотрю, наконец-то начал, по-видимому, привыкать к слову «дом» в его теперешнем, — местном, — значении. У них с Рыжей в Москве остались родные…
Чёртов булыжник…
Я прикидывающее поднял глаза к серому небу.
До Базы? С одной стороны, да, — ужасно хочется сухого и тёплого угла, мыла на грязную задницу, горячего чая да лохань воды с веничком. Желательно банным, не путать с дворовым! Да чтоб тапки под чистые ноги…