Люди из пригорода
Шрифт:
А Маринке рассуждения Дваждырожденного даже были интересны – они напоминали ей о том, что она еще молода и где-то существует другой мир, в которым живут, быть может, настоящие люди – дело в том, что ей часто снилось, что Голова, Тоскливец и Павлик – не живые люди, а персонажи неумного детского мультфильма, которые каким-то неведомым ей способом вырвались на волю из пластмассового ящика и теперь норовят навязать людям свою игру, по своим собственным правилам, принятым в неодушевленном мире мультипликационных персонажей.
И поэтому Голова совершенно напрасно витийствовал за скучным полированным столом, на котором не лежало ничего, кроме вызывающих глубокую скуку казенных бумаженций, о вреде Дваждырожденного
– Перед тем как пытаться познать друг друга, постарайтесь познать себя! Подумайте над этим!
Дваждырожденный аккуратненько прикрыл за собой дверь, а Голова сразу схватился за виски, по которым уже заструились колючие токи, грозившие вот-вот взорваться тупой, черной болью.
– Пора с ним кончать! – только и успел вскрикнуть Голова до того, как на него черной лавиной обрушилась мигрень. Посмотрев на своих подчиненных, Голова вынужден был, правда про себя, отметить, что на их равнодушных, как у профессиональных плакальщиц, лицах начисто отсутствуют следы к нему, Голове, сочувствия. И поэтому он встал из-за стола, надел пальто и, не прощаясь, ушел домой.
А дома он принял снотворное и улегся на свою излюбленную тахту, чтобы забыться, как он надеялся, до утра. Но крепкий сон – это богатство, которое не каждому дается так просто. И Голове приснился сон, казавшийся ему кошмарной явью. Ему снилось, что мигрень окончательно его доконала, и душа его выскользнула из бренного тела через те отверстия, которые остались в его черепе от удаленных Васылем рогов, и зависла над Горенкой, как скрытая камера. И его, Головы, труп уложили в жесткий тесный гроб, который Тоскливец прямо в доме у Головы радостно принялся заколачивать огромными гвоздями. От стука молотка голова у Головы заболела еще сильнее, а тут еще деревенские умники принялись таскать гроб по всей деревне, чтобы в последний раз он побывал возле школы, в которой напрасно учился, затем потащили его к сельсовету, а затем почему-то занесли к кому-то домой, а потом еще куда-то, а на дворе было лето, и солнце припекало изо всех сил, и в гробу дышать было ну просто нечем. Голова, душа которого от всех этих пыток опять воссоединилась с телом, принялся изо всех сил барабанить по крышке гроба, но обалдевшие от жары люди не слышали или не хотели его услышать, и так как крышка была уже прибита и на кладбище открывать гроб они явно не собирались, чтобы поскорее забросать гроб землей и отправиться к молодой вдове перекусить, чем Бог послал, то Голова уже почти не сомневался, что похоронят они его заживо, если ему не удастся сейчас же вырваться на свободу. И он повернулся, и лег на живот, и попытался встать на четвереньки, чтобы спиной оторвать подло прибитую Тоскливцем крышку – но ничего не помогало. И тогда до Головы вдруг дошло, что надо делать, пока у него еще есть силы. И он принялся бросаться из стороны в сторону, чтобы раскачать свою темницу. И план удался. Гроб вырвался из рук уже основательно принявших на душу носильщиков и упал на землю.
– Ты там это, спокойно лежи! – грозно прикрикнул один из них и тут же сам себе закрыл рукой рот.
– Ребята, не может покойник гроб раскачивать! Может, это, Голова ожил, а?
– Типун тебе на язык! – злобно закричал Тоскливец. – Не может покойник вдруг взять и ожить. Несите!
Дело было в том, что Тоскливец, снилось Голове, уже представил себе почти райскую жизнь – он заседает в кресле Головы, сельчане стоят в очереди, чтобы вручать ему разнообразные подношения, Маринка вертится вокруг него как белка в колесе и так и норовит задеть его крутым до неприличия бедром…
Голова слышал из гроба его подлые речи, но поделать ничего не мог и, чтобы окончательно не задохнуться, снова принялся раскачивать гроб. И тот во второй раз рухнул на твердую землю. Крышка слетела с него и разъяренный, как бык, Голова выпрыгнул из него и набросился на тщедушного Тоскливца, который призывал милицию и справедливость.
– Я тебе милиция, я тебе справедливость, – втолковывал ему Голова, награждая подлеца увесистыми тумаками.
Проснулся Голова абсолютно измученным, озлобленным на всех, кто его хоронил заживо, и особенно на Тоскливца.
«Кого возле себя держу? – с омерзением подумал Голова и тут же сообразил. – Надо еще Дваждырожденного на работу взять. Он приведет в чувство и Тоскливца, да и этого Павлика».
И на следующее утро Голова явился в присутственное место вместе с Дваждырожденным. И сразу убедился, что не ошибся, – подчиненные его нахохлились и изо всех сил стали делать вид, что работают…
Обрадовавшись, Голова назначил Дваждырожденного своим заместителем и приказал:
– Ты смотри, чтобы эти двое (он показал на Тоскливца и Павлика) здесь больше не куролесили.
Тоскливец от такого поворота событий совсем было затосковал, потому как выжимать из мужиков взятки ему теперь было не с руки. Да и Павлик загрустил, потому как сообразил, что из сельсовета украсть ничего не удастся, во-первых, из-за Дваждырожденного, а во-вторых, потому как все давно уже было украдено и даже бюст бывшего вождя был сделан не из цветного металла, а из дешевого гипса. Покрутился, покрутился Павлик полдня, да и ушел восвояси.
А пока Голова разбирался со своим персоналом, на Петра Нетудыхату опустилось облако печали, из которого он не знал даже, как выбраться.
А дело было вот как. Шел он как-то домой из своей мастерской, где весь день исправно просидел за образами, как вдруг почувствовал на себе чей-то обжигающий взгляд. Обернулся, а из дырки в заборе на него пялится свинья, та самая, всем известная, с зелеными глазами – черт-оборотень, стало быть.
Петро уже было поднес руку к груди, чтобы перекреститься, но черт его опередил:
– Не спеши, Богомаз, – прошепелявила свинья. – Новость у меня для тебя есть…
Не нужно было Богомазу слушать дьявольское отродье, однако он то ли от усталости, то ли от любопытства оплошал и позволил свинье продолжить ее грязные домыслы.
– Явдоха твоя-то – ведьма!
– Брешешь! – возопил Петро и уже было поднял руку, чтобы перекрестить свинюку, но та, до того как исчезнуть, успела сказать. – А ты полюбопытствуй, чем она будет в сегодняшнюю ночь развлекаться…
А дело было как раз в полнолуние, и Явдоха, разумеется, не могла упустить случая прокатиться над закиданной снегом Горенкой. Не подозревала она, что враг рода человеческого оклеветал ее перед нежно любимым супругом, которому она, однако, так и не рассказала, что женился он на доброй фее, – постеснялась, и как оказалось, зря.
А в этот вечер, когда недолгий зимний день вдруг превратился в сумерки, а затем в ночь, Петро по своему обыкновению улегся в спальне рядом со своей веселой и прекрасной супругой. Явдоха расчесала на ночь свои дивные золотые волосы да и улеглась возле Петра, чтобы он, ощущая ее тепло, побыстрее заснул. Но тревога сжимала его сердце жестокими тисками, и он даже не знал, что ему делать, то ли к батюшке Тарасу бежать, то ли к Хорьку… Но какая от Хорька польза? Только раззвонит о его горе по всей деревне… Ведьма – это дело не простое, если, конечно, Явдоха и в самом деле ведьма. А тут как раз кукушка в часах прокуковала полночь, и Петро увидел, как Явдоха, крадучись, выходит из спальни и куда-то спешит. Он босиком, чтобы не шуметь, пошел за ней и увидел, что та, вцепившись в метлу, уже стремительно набирает высоту и ветер развевает ее золотые волосы в ночном небе…