Люди легенд
Шрифт:
И вот наступила эта ночь. Ковалев, Короткий и Шитиков залегли совсем рядом с входом в гарнизон. Остальные группы — подальше. Побежали минуты. Уже за двенадцать, а сигнала все нет.
Какие только мысли не лезут в голову: не разоблачен ли Товсторог, не струсил ли? Может, немцам уже известно о плане партизан? В таком случае, вместо легкой победы, придется вести тяжелый бой. А партизан небольшая группа, оружия всего один пулемет, с одним заряженным диском, два автомата и несколько карабинов. И все-таки партизаны от намеченного не
Но вот и сигнал. Ковалев, Короткий, Шитиков и Радчиков вбежали в помещение. Дежуривший у телефона немец растерялся, но, когда Короткий взял из сейфа документы, а Ковалев и Шитиков бросились в соседнюю комнату, он закричал. Всполошился весь гарнизон. Начался бой. В короткой схватке гарнизон был разгромлен. Здание сожжено. У партизан потерь не было.
Немцы так и не восстановили здесь гарнизона. Подходы к железной дороге стали свободны.
Еще не остыв от горячего боя, партизаны пошли подрывать эшелон. Здесь поработали уже разведчики: изучены подходы, патрулирование, выбрано место для подрыва.
Залегли совсем близко к полотну. Ждут поезда. Заранее мину ставить нельзя—ее обнаружат миноискатели, патрули. Лежат часа два, а поезда нет. Несколько раз прошли патрули. Ясно слышна чужая речь. Партизаны молчат. Выждать можно, лишь бы у патрулей не было собак.
Наконец послышался шум идущего поезда.
— Приготовиться! — раздалась негромкая команда Ковалева.
Стремительный бросок — и диверсанты у рельс. Тол, мина — все приведено в готовность и заложено.
Вдруг Ковалев выругался:
— Слышите, хлопцы, идет-то порожняк!
— Спасай мину, убирай тол! — приказал Ковалев и добавил: — Не унывай, ребята, дождемся тяжеловеса.
И верно, через небольшой промежуток Бремени шел долгожданный тяжеловес.
— Ну, этот наш, — обрадовался Филипп и направился закладывать мину. С противоположной стороны показались патрули.
— Дать огня! — приказал Ковалев.
Немцы не успели опомниться, как были сметены партизанским огнем.
Эшелон все ближе. Партизан с полотна как вихрем сдуло. Раздался оглушительный взрыв, к небу взметнулся столб огня. Грохот, треск.
— Вот это картина! — восхищенно произносит Филипп, — хватит теперь фашистам работы.
Довольные возвращались в лагерь диверсанты. Их обступили партизаны и подрывники других групп, только что вернувшихся с задания. Начались расспросы, рассказы. Новички с восхищением смотрели на диверсантов, на Филиппа.
Он говорил меньше всех. Лишь улыбался своей открытой, подкупающей улыбкой. «Мягкий человек», — говорили про Филиппа Ковалева друзья. Да, мягкий, чуткий, заботливый к своим товарищам, к нашим советским людям. Но гневен, суров и непримирим к врагу.
После удачной операции особенно приятен отдых. Вечером у костра партизаны поют. Поет и Ковалев. Он любит петь. Голос у него чистый, задушевный. И его заслушивались все.
Зная мою любовь к песне, Ковалев нередко в свободное время
— Товарищ комиссар, пойдемте к костру, споем.
Я шла, и мы пели с ним в два голоса наши любимые: «В чистом поле под ракитой», «Золотые вы песочки», «Там за лугом зелененьким». Мы пели, а к костру все подходили и подходили слушатели…
Наступала зима 1943 года. Холода сильные. Одежда у партизан ветхая. Но случаев невыполнения задания не было.
В один из таких холодных дней ушел со своей группой и Филипп. Шли к железной дороге Рогачев — Быхов, на участок недалеко от станции Тощица.
Разведка по своей цепочке связи донесла, что ожидается воинский эшелон с живой силой врага.
Зимой подходить к полотну железной дороги труднее, чем по черной тропе. Могут подвести следы. Группа идет след в след, а последний заметает их.
Идут днем, в маскировочных халатах — теперь немцы редко пускают эшелоны ночью. При малейшей тревоге раздается команда: «Ложись!» Иногда приходится лежать часами.
До слуха доносится гул приближающегося поезда.
— Закладывай взрывчатку, быстро! Протягивай шнур, — командует Ковалев.
Но как тут сделаешь быстро, когда руки закоченели, пальцы не гнутся, шнур запутался. Филипп помогает, поправляет и ободряет товарищей.
Все сделано вовремя. Рывок! Взрыв! Паровоз подскочил, потом накренился набок. Вагоны полезли один на другой. Крики, стоны, стрельба…
И в стужу и метель, в проливной дождь и в мороз — всегда Ковалев спешил со своей группой на железную дорогу. По пути подбивали автомашины врага, взрывали и поджигали мосты, разбивали небольшие гарнизоны. Бывало, скажешь:
— Отдохни, Филипп! Дай своим хлопцам передохнуть.
— Нет, товарищ комиссар, дельце предстоит горячее, а хлопцы сами рвутся на дела.
И всегда подтянутый, бодрый, с горящими искрами в карих глазах, он шел сам и вел за собой людей.
Еще когда Филипп подорвал первый эшелон, он сделал на скобе своего автомата зарубку. С тех пор зарубок прибавилось.
Как-то, сидя у костра, друг Филиппа Иван Шитиков, ставший начальником штаба одного из отрядов, говорит:
— Ну-ка, Филипп, покажи твой боевой счет.
Ковалев протянул ему автомат. Сегдь зарубок. Семь подорванных эшелонов.
— Отлично, — оценил Шитиков.
— Нет, — отвечал Филипп, — вот когда на моем автомате будет двадцать зарубок, тогда я скажу: «Хорошо, Филипп, работаешь, а пока это только начало».
Свой боевой опыт Ковалев передавал молодым партизанам.
Бывало, сидят где-нибудь на полянке, и Филипп обучает их своему мастерству. А потом ведет их на участок дороги Осиповичи — Могилев, которую партизаны держали в своих руках, и немцы ею не могли пользоваться. Тут и начиналась настоящая работа: разведка подходов, засады, закладывание мин, отход.