Люди на перепутье
Шрифт:
— И как вы можете думать обо всем этом! Нет у вас сердца. И в детстве не было.
Она отвернулась от Елены и вдруг быстро пошла по проселочной дороге. Елена за ней.
Она видела, как попеременно утопают в грязи каблуки Ружены. Каждый узкий и глубокий след тотчас наполнялся водой. По дороге прыгало невероятное множество крохотных лягушек: живое болото в темноте. Впереди, видимо, были холмы, но их скрывал туман и мелкий косой майский дождь. («Послал нам боженька майский дождичек».) По обеим сторонам дороги стояли хаты. Пахло навозом. У мелкой разлившейся речки слышалось гоготанье гусей. Женщина, загонявшая гусей, стояла на берегу реки и долго смотрела на необычных
И Ружена торопливо шла, будто убегая от самой себя. Еленка едва поспевала за ней. Ноги у нее гудели. Она следовала за Руженой по пятам, как полицейский за арестантом. Она видела только спину Ружены, не обращая внимания на окружающую местность, которая уже погружалась в сумерки. Упорное молчание, наступившее после бурного объяснения, тревожило Елену. Что еще выкинет Ружена? Возможно, Ружена и сама не знала этого. Наконец, слава богу, она обернулась, топнула ногой так, что из-под каблука брызнула вода, и крикнула своей тени:
— Ну, чего идешь? Кто тебя просил? Уходи, ты мне не нужна!
Елена ответила, как девочка:
— Слушай, Ружена, не гони меня, мне одной будет страшно. (В этом была доля правды.)
Ружена пожала плечами — дескать, «а ну тебя!» — и стала снисходительнее: что, мол, с ней поделаешь, привязалась. Через несколько минут она сказала Елене:
— Ты небось голодна, я тебя знаю. Беги в трактир, я тебя не держу. Если только найдешь, где он. Тут черт ногу сломит.
Тут уж Елена поняла, что все будет в порядке. Только, конечно, ни за что не следует давать понять Ружене, что она, Елена, это понимает. Сперва, как мы уже сказали, Ружена молчала как убитая, потом опять разразилась горячей речью. Не переводя дыхания, она говорила, что все равно застрелится завтра на работе, она отлично знает, где у хозяина парикмахерской лежит браунинг, что она загубила в этой непогоде костюм и что теперь уже до смерти не взглянет ни на одного мужчину. Когда Елена, ободренная своим успехом, неосторожно усомнилась в последнем, Ружена страшно обиделась.
Однако Елена заметила, что теперь у нее появились кое-какие возможности воздействия на спутницу. Например, можно ругнуть Ружену. И когда та снова стала твердить, что не переживет этого, что все равно она должна умереть, Еленка, которой уже осточертело слушать, рассердилась:
— Дура ты, это из-за мужика-то? Да мне он нужен как прошлогодний снег.
Ружена смиренно проглотила это, позволила Елене идти с ней рядом, смягчилась и сказала, что она не плохая, а только несчастная, а потом вдруг заявила:
— Карел — единственный!
— Карелов хоть пруд пруди, — вставила Еленка. — Загляни только в телефонную книгу.
Ружена шагнула от нее:
— Не говорите об этом. Вы этого никогда не поймете.
И пошла налево к реке. Река была совсем мелкая, скорее ручей. Было мокро и почти темно.
Елена понимала, что с Руженой нельзя допустить только одного — разрядить мучительную тягость смехом. Ружена не признавала шуток, требовала абсолютно серьезного подхода к случившемуся и, надо отдать ей справедливость, добилась этого.
Девушки вошли в трактир, где хрипело радио и где в табачном дыму еще продолжалась праздничная гулянка. Окна были засижены мухами, перед трактиром виднелись лужицы навозной жижи, но радио в трактире играло, от него и в этой дыре не было спасения. Несколько мужчин, стоявших группой, искоса взглянули на промокших девушек и продолжали глазеть на коробейника, того самого, что сошел с поезда вместе с девушками. Он снял с плеч корзинку и разложил товар. Кто бы сказал, что в эту корзинку влезет столько
— Знаешь что: ты веди себя так, будто он тебе совсем не нужен. Это на них действует.
— Тебе легко говорить. Если я ему о себе не дам знать, так он до смерти носа не покажет.
— Негодяи — эти мужчины, — с облегчением сказала Еленка и, как матрос, отхлебнула черного кофе с ромом.
Радио простуженно захрипело и, кашляя, запело: «Я ручки вам, мадам, целую». Выпив сливовицы, Ружена заметно подобрела. Глаза у нее увлажнились, она вынула пудреницу, обмахнула пуховкой покрасневший носик. Собравшиеся около коробейника мужчины насмешливо покосились на нее. Ружена ловко навела помадой губы с серьезным видом женщины, знающей свое дело. Глядя в зеркальце, сказала:
— Бедняжка Карел, где-то он сейчас? Верно, подъезжает уже к Нехлебам. Уж я-то знаю, что он сейчас очень беспокоится.
Елена воздержалась от комментариев, Ружена ее обезоружила. У Елены прошла охота бранить Ружену, и все стало безразличным. Теперь, когда Ружена была спасена и ни о Ком не нужно было заботиться, Еленой овладела усталость и сознание нелепости всей этой «прогулки». А что скажут дома? Она чувствовала себя девчонкой, ей было холодно и грустно. Пылкая любовь — и вдруг все лопается, как мыльный пузырь. И ведь она чувствовала с самого начала, что это мыльный пузырь, и в том, что она рискнула пойти на этот шаг, было что-то нечистое. А все-таки он еще не безразличен ей… Нет, хватит, уже безразличен… Иначе она презирала бы себя. Все в прошлом. Не ради Ружены, нет — ей, бедняжке, это все равно не поможет, — ради самой себя. Елене нужна твердая почва под ногами, а не гнилое болото.
Она сидела в углу на скамейке возле Ружены, для верности держала ее под руку и напряженно смотрела перед собой, как засыпающий ребенок. До поезда оставалась еще целая вечность. Радио раскашлялось так, что было похоже на перестрелку, и умолкло — сырость, помехи. Люди в трактире казались Елене далекими, словно она смотрела на них в бинокль, и все это имело еще какой-то сокровенный смысл.
Помните вы, как после той недоброй ночи, когда родители Станислава говорили о разводе, Станя и Ондржей заходили в пивную «На небе» и видели там размалеванную старуху, которая когда-то бывала у самого Виндишгреца? Станя едва ли рассказывал сестре об этих тягостных для него минутах. Но переживания повторяются… У каждого из нас был в жизни такой мрачный трактир…
Старик коробейник с серьгой в ухе обошел столы, на которых разложил товар, оглядел его и, подумав, начал собирать. Он взял сковородки, вложил меньшие в большие и убрал их в двустворчатую корзинку. Гости, стоявшие за ним, подшучивали:
— Дяденька, а ведь у вас все не войдет!
Старик, видно, уже привык к этим шуткам и ответил наставительно:
— Войдет, если уложить как следует. Но на все нужно время.
— У Казмара дали бы тебе время, держи карман, — заметил один из парней. Видимо, они работали у Казмара.